Full Text

Эпидемия чумы, поразившая Европу в конце 40-х-начале 50-х годов ХIV в. и затем неоднократно возвращавшаяся вплоть до начала XIX в., имела своими последствиями колоссальный людской и материальный урон и до основания потрясла здание европейской цивилизации (мы преднамеренно не касаемся последствий этой пандемии для Востока, Ближнего или Дальнего). Началась эта пандемия, вероятно, в Центральной Азии в конце 30-х годов XIV в. Как предположил русский востоковед Д. А. Хвольсон, чума - будущая «Черная смерть», опустошительной волной прокатившаяся практически по всей Евразии (и не только - она затронула даже Гренландию, нанеся тамошней колонии викингов такой урон, от которого эта колония так и не смогла оправиться и спустя немногим более полстолетия угасла),- зародилась около 1338/39 гг. в районе озера Иссык-Куль [1 с. 220; 2 с. 306]. Кстати, чумные очаги сохраняются здесь и по сей день, свидетельством чему может служить смертельный случай, зарегистрированный в августе 2013 г. Двигаясь по караванным путям на запад, чума к середине 40-х годов XIV в. достигла Поволжья и опустошила сердце Золотой Орды. Обескровив ее города и кочевья, болезнь перекинулась через Крым на Византию, южную Грецию и Сицилию. Отсюда моровое поветрие перебралось в южную Францию, Италию и северную Испанию, после чего началось ее смертоносное шествие по Европе. Описав колоссальную дугу, она на рубеже 40-х-50-х годов XIV в. появилась в Скандинавии и северной Германии, затем повальный мор начался в Ливонии, а отсюда ей осталось сделать один шаг до Русской земли. И он был сделан - под 6860 годом от сотворения мира (1352) псковский летописец записал: «Бысть мор зол во граде Псков и по селом, смерти мнози належащи; мряху бо люди, моужи и жены, старые и младыя и малыя деткы и попове и черньцы и черницы…» [3, с. 21]. Из Пскова мор перекинулся в Новгород. «От госпожина дни почалося нольне и до велика дни (т. е. с начала сентября и до Пасхи.- Авт.) множество бещислено люди добрых помре тогда…»,- записал неизвестный новгородский книжник в летописи [4, c. 363]. Псков и Новгород, их пригороды и волости, если судить по летописным источникам, были первыми русскими городами и землями, которые пострадали от этого опустошительного мора, а за ними настал черед всей Русской земли («…мню, яко по лицю всея земъля походи», - писал новгородский летописец [4, с. 363]), по которой эпидемия прокатилась смертоносной волной в последующие несколько лет и принесла неисчислимые бедствия. «Черная смерть» конца 40-х - начала 50-х годов XIV в., поразившая Европу и Русь, до основания потрясла тогдашний мир и накрепко впечаталась в коллективную память и переживших ее, и потомков. Ее смертоносный эффект настолько поразил современников, что время в их сознании поделилось четко: «до мора» и «после». Влияние последствий чумы на народонаселение Европы, на ее экономику, политику, менталитет было настолько велико, что с давних пор стало предметом пристального внимания историков. Историография «Черной смерти» поистине огромна: простое перечисление только основных трудов по ее истории займет несколько страниц. Коснемся лишь отчасти этого вопроса, назвав и кратко охарактеризовав самые примечательные работы по этой проблеме, вышедшие в начале этого столетия. Новейшая литература по истории «Черной смерти» весьма разнообразна и по объему, и по назначению. Здесь можно найти и публикации первоисточников по истории «Черной смерти» [5, 6], энциклопедии [7], работы обзорного характера, вводящие в проблему [8-10], научно-популярные публикации [11-14], исследования, охватывающие проблему в комплексе [15, 16] или по отдельным регионам, затронутым этим мором [17-19], специализированные исследования, касающиеся определенных аспектов истории «Черной смерти» [20-22], научные сборники [23]. Историография вопроса в западной исторической традиции весьма развита и многообразна и отвечает на все более или менее важные запросы, а с учетом развития сети Интернет и доступ к соответствующей литературе в нынешнее время чрезвычайно облегчен. При желании нетрудно найти исследование практически на любую из сторон проблемы и получить работу в свое распоряжение или целиком, или в объеме, позволяющем составить о ней более или менее четкое представление. Этого нельзя сказать о степени разработанности истории «Черной смерти» в отечественной историографии применительно к «русским» страницам ее истории. Правило Rossica non leguntur работает здесь в полную меру. Поэтому в новейшей западной историографии истории этой пандемии применительно к Русской земле отводится небольшое место, и то, как правило, в обзорных работах; например, у одного из ведущих современных специалистов-историков, занимающихся историей «Черной смерти», О. Бенедиктова или у Дж. Александера. Последний посвятил этому вопросу несколько страниц в своем исследовании о чуме в России раннего Нового времени [16, с. 211-5; 24, с. 12-5]. В отечественной, в том числе современной, историографии к этой теме обращаются преимущественно историки отечественной медицины. В дореволюционной «медицинской» истории об эпидемии «Черной смерти» середины XIV в. упоминается, к примеру, в классических работах Ф. А. Дербека и В. Эккермана [25, 26]. В советское время появление болезни и ее ход рассматривался К. Г. Васильевым и А. Е. Сегалом. В своем описании болезни они следовали за В. Эккерманом и точно так же ограничились сперва констатацией факта распространения болезни в Европе, а затем и на Руси. Вместе с тем они попытались провести критический анализ летописных свидетельств с тем, чтобы определить, где и когда зародилась болезнь и откуда первые сведения о ней поступили в Русскую землю. Кроме того, сопоставляя сведения, почерпнутые из летописей, они указали на несколько волн чумы, раз за разом накатывавших на Русскую землю во второй половине XIV в. [27]. Благодаря их работе можно составить самое общее впечатление относительно характера этой эпидемии и ее распространения, но не более того. К тому же их описание чумы не лишено определенных недостатков и явных ошибок, вызванных, очевидно, отсутствием четких навыков работы с летописными текстами. В постсоветское время история чумы середины XIV в. не раз становилась предметом внимания исследователей. Пожалуй, едва ли не самое обстоятельное ее описание в новейшей российской историографии составили М.В. и Н. С. Супотницкие в первом томе своих «Очерков истории чумы» [28]. Однако это описание вписано ими в очерк о «Черной смерти», которая поразила Евразию в то время, и в общем ничем не отличается от того, что было сказано относительно эпидемии прежде, более ранними авторами. Отметим также, что отдельные эпизоды из истории чумной эпидемии середины XIV в. нашли свое отражение в таких свежих исследованиях по истории русской медицины, как работы А. Н. Медведя «Болезнь и больные в Древней Руси: от „рудомета“ до „дохтура“», «Взгляд с позиций исторической антропологии» и М. Б. Мирского «Медицина в России Х-ХХ веков» [29, 30]. Заслуживает также внимания предпринятая татарскими историками попытка объединить несколько лет назад усилия отечественных и зарубежных историков по изучению феномена «Черной смерти» в Золотой Орде и прилегающим к ней территориям. Называя причины, которые побудили организаторов круглых столов, посвященных этой проблеме, обратиться к изучению вопроса, составители сборника «Эпидемии и природные катаклизмы в Золотой Орде и на сопредельных территориях (XIII-XVI вв.)» отмечали, что, «к большому сожалению, такие аспекты истории, как экологические вопросы, так и „эпидемическая история“ до сих пор занимают в отечественной историографии небольшое место. Многие из них представляют собой скорее концептуальные статьи, затрагивающие теоретические вопросы по данной тематике, нежели большие исторические „реконструкции“ прошлого на основе антропогенных и природных причин» [31]. Сравнивая эти слова с высказанными В. Эккермана в конце XIX в. (историк писал тогда, что «если, между тем, история этой заразы («Черной смерти».- Авт.) подробно разработана для Западной Европы и даже Азии, то нельзя сказать, чтобы то же было сделано и по отношению к России» [26, c. 13]), нетрудно заметить, что с тех пор ситуация существенно, к сожалению, не изменилась в лучшую сторону. Главная проблема заключается в неудовлетворительном состоянии источников. Более или менее обстоятельные сообщения относительно этой эпидемии содержатся в псковских и новгородских летописях (которые вообще отличались особым интересом ко всякого рода подробностям «истории повседневности», в отличие от, предположим, московских) [3, 4, 32]. Отметим в связи с этим, что рассказ о море, помещенный в псковских летописях, является наиболее полным и, если так можно выразиться, красочным, позволяя составить представление и о самой эпидемии, и о том влиянии, которое она оказала на псковское общество. Новгородские летописи в этом отношении более сухи и кратки, хотя Новгородская четвертая летопись в описании чумы весьма сходна с псковской версией событий [33, с. 282-5; 34, с. 83-6]. Московские летописи XV в. молчат об эпидемии, сухо констатируя, что в 1353 г. скончались друг за другом митрополит Феогност, два сына великого князя Семена Ивановича Иван и Семен, а за ними и сам великий князь, и его брат Андрей [35, с. 179]. Касаясь этого известия, А. Н. Медведь писал, что, «как известно, эпидемия 1353 г. почти полностью обезглавила Московский великокняжеский дом: скончался великий князь Симеон Иванович, его дети (потенциальные наследники Московского стола), а также и его младший брат. Помимо этого, от эпидемии скончался Московский митрополит Феогност». Однако «ни в одной летописи не оговаривается причина их смерти» (а значит, летописец умалчивает и об эпидемии.- Авт.). Причину такого умолчания историк видит в том, что «в глазах средневекового человека смерть от эпидемии была явным наказанием за грехи. При этом какие грехи могли быть у великого князя и его малолетних детей, а тем более у митрополита? Упоминание о такой смерти требовало хотя бы минимального объяснения, а его дать было невозможно» При этом, подчеркивал он, «летописцы, как заметили исследователи, „разводят“ во времени эпидемию 1353 г. и кончину от нее Новгородского архиепископа Василия Калики, создавая у читателя иллюзию несвязанности этих событий». «Нам представляется, что это, скорее всего, вещи одного порядка», - резюмировал свои наблюдения А. Н. Медведь [29, с. 57-8], и с таким его выводом трудно не согласиться. Более поздние по времени составления московские летописные своды - Воскресенский или Никоновский [36, с. 217; 37, с. 226] - ничего не добавляют к установившейся в Москве летописной традиции. Поэтому в нашем исследовании мы будем опираться на сведения, которые содержатся в псковской и новгородской летописных традициях, привлекая в случае необходимости для описания повторных волн мора сведения из других летописей, главным образом региональных [38, с. 76-7]. Совместное их использование позволяет, на наш взгляд, составить более или менее четкую картину событий, происходивших на Руси в 50-х - начале 60-х годов XIV в., т. е. в то время, когда чума особенно сильно свирепствовала в русских городах и волостях. Не ставя перед собой цель дать всеобъемлющее и окончательное описание истории «Черной смерти» на Руси (такая работа должна носить комплексный характер, в ее создании должны принимать участие специалисты разного профиля, не только историки, но и археологи, генетики и медики), мы, приступая к этой работе, имели в виду прежде всего активировать интерес научного сообщества к этой проблеме и дать толчок для новых исследований в этой сфере. Когда и откуда попали на Русь первые сведения относительно начавшейся эпидемии? Если верить великокняжескому московскому летописному своду 1497 г., излагавшему официальную версию истории Русской земли и сопредельных с нею стран, на Руси впервые узнали о море в 6854 г. (1345/1346 или 1346/1347 гг., в зависимости от того, какой год был использован книжником - мартовский или сентябрьский). «Того же лета казнь бысть от Бога на люди подо восточною страною, на город Орнач (Ургенч.- Авт.) и на Хазьторокань (Астрахань.- Авт.) и на Сараи и на Бездеж (ордынский город на нижней Волге.- Авт.) и на прочие грады в странах их бысть мор силен на Бесермены и на Татрове и на Оръмены и на Обезы (абхазы.- Авт.) и на Жиды и на Фрязы и на Черъкасы и на всех тамо живущих, яко не бе кому их погребати», - записал русский книжник [35, с. 175; 39, с. 419; 34, с. 78]. При этом книжник сравнил это «Божие пришествие» с теми казнями, которыми Господь наказывал в свое время египтян (тем самым дав читателю прямую отсылку на источник, где стоит искать подробное описание этого события). Из этого летописного известия следует, что на Руси довольно рано узнали о начавшейся эпидемии и имели представление о том, какой регион был ею затронут в первую очередь - Нижнее Поволжье, Кубань, Северный Кавказ и Крым, что в общем совпадает с теми сведениями, которые сообщают западные источники о начале эпидемии [6, с. 16-7]. Центральное и Верхнее Поволжье, судя по всему, эта первая волна чумы не затронула (или задела лишь крылом, походя), уйдя, как уже было сказано в начале нашей статьи, дальше морем на Константинополь и оттуда в Средиземноморье. Косвенно об этом свидетельствует тот факт, что великий князь московский и владимирский Семен Иванович в следующем году ездил в Орду к хану Джанибеку и благополучно вернулся домой после долгого пребывания там [35, с. 177]. Летописи не отмечают каких-либо происшествий ни с ним, ни с его свитой. Беда пришла с другой, западной, а не юго-восточной стороны. Как уже было сказано выше, в 6860 г. (видимо, все же в 1352 г., а не в 1351 г., как полагают некоторые исследователи.- Авт.) чума объявилась во Пскове. Судя по дальнейшему развитию событий, эпидемия началась весной и очень быстро набрала ужасающий размах. «И се бяше тогда: попове бо не можахоу проводити по единомоу из дворовъ, за множество оумирающих не оуспевати бо, но веляше комоуждо своя мертвыя на церьковныи дворъ возити; об нощь бо оумерших, оутре обреташеся до 30-ти или боле скопится оу единои церкви»,- записывал псковский книжник [3, с. 21]. Если исходить из того, что к тому времени во Пскове было около 14 церквей (без учета монастырских) [40, с. 248-50], то ежедневная смертность во Пскове от начавшегося мора очень быстро достигла уровня в 400-500, а возможно и больше, умерших в сутки. Тогда становится понятным следующее известие летописца, который писал, что собранных у церкви скончавшихся от чумы по-быстрому отпевали и «тако полагаху и по трое или по пяти голов во един гроб», очевидно, целыми семьями, причем скоро «негде оуже бяше погребати оумерших, все бо могылье воскопано бяше, но и подале от церкви и опроси могылья на целых местех воскопапавше погребахоу» [3, с. 21-2]. Смерть, по замечанию летописца, косила всех подряд, не разбирая ни старого ни малого, ни богатого ни бедного. «А кто им тогда в болезни послоужилъ и в час исхода душь их от жизни сея пригладалъ и попекъся ими, яко же подобает сдравым и болных, живым о мертвых промышляти, сродници же или дроузи или ин кто, тако бога деля; а богатым и бо всякъ ся тщится послужити и въ животе и при смерти, да наследоует что от имениа их», - писал дальше летописец, то сочувствие заболевшим или корысть вели только к умножению числа заболевших и умирающих: «аще и кто комоу отдавахоу статкы живота своего или детии, то и ти такоже мнози, на борзе разболевшееся, оумирахоу». Страх перед смертельной болезнью вынуждал многих псковичей бросать без присмотра и друзей, и родственников, и на фоне этого страха тем более примечательными смотрятся действия тех, кто остался верен своему долгу до конца, тех, кто «вкесь страх смертныи от сердецъ своих оутриноувше… без сумнениа и чюжая мертвеца, или сироты или оубога небрегомы, тех съпрятываючи, износяще, погребаху, и память по них творящее проскурами» [3, с. 22]. Тогдашняя медицина была бессильна против эпидемии, и псковичи попытались сыскать защиты у самого Господа, направив посольство к своему старшему брату Новгороду, к архиепископу Василию Калике, умоляя его прибыть во Псков и совершить там богослужение («дабы их благословил»,- писал новгородский летописец [33, с. 285]). Верный своему пастырскому долгу, архиепископ не замедлил приехать во Псков и благословил псковичей. Однако и сам он заразился и на обратном пути в Новгород умер 3 июля 1352 г. на р. Узе, открыв тем самым список значимых персон, светских и духовных, скончавшихся от первой волны «Черной смерти» [33, с. 285]. Похоже, что новгородцы приняли определенные меры для предотвращения проникновения болезни в их город. Во всяком случае, как уже было отмечено выше, начало эпидемии в Новгороде новгородские книжники датируют началом сентября 1352 г. («от Оспожина дни», т. е. с 8 сентября) [34, с. 86]. Эпидемия опустошала Новгород и его волости и пригороды всю зиму до весны, до самой Пасхи («до Велика дни») следующего, 1353 г., которая пришлась тогда на 24 марта. И «велие множество бесщисленое людеи добрыхъ помре по всемъ оулицамъ»,- с печалью констатировал новгородский книжник, и, продолжая свое повествование, философски заметил: «Не токмо же въ единомъ Новегороде бысть сия смерть, и мню, яко по лицю всеа земли походи: емоуже Бог повели, тот оумре» [33, с. 285]. В условиях, когда медицина была бессильна что-либо противопоставить мору и в равной степени от чумы умирали и богатые, и бедные, и старые и малые, миряне и клирики, только осознание предначертанности смерти и жизни могло хотя бы в малой степени облегчить душевные и телесные страдания людей. К сожалению, ни псковский, ни новгородский книжники, оставившие столь эмоциональные описания «Черной смерти» в своей земле, не дали никаких сведений относительно того, какие именно симптомы были у заболевших и как протекала сама болезнь. Однако позднейшая Устюжская летопись под 3860 г. отмечала, что «того же лета бысть мор во Пскове и в Новеграде велик, хракаху кровью» [41, с. 32]. Похожим образом описывал ход болезни и неизвестный летописец, «сводчик» столь же позднейшей Никоновской летописи. По его словам, во Пскове во время эпидемии «смерть бысть скора: храхнетъ человекъ кровию, и в третий день умираше» [37, с. 223]. Если устюжский книжник и составитель Никоновской летописи не ошиблись, то получается, что в первую волну мора Русскую землю поразила легочная форма чумы - вторая после септической опасная и заразная ее форма. Возможно, что во Псков попала именно та форма чумы, которая получила распространение в Англии и в Скандинавии в начале 50-х годов XIV в. О том, куда направилась болезнь дальше, русские летописи умалчивают, как уже было отмечено выше, московские летописи великокняжеские и митрополичьи не содержат никаких сведений на этот счет. Однако есть все основания утверждать, что весной 1353 г. болезнь уже была в Москве. 11 марта 1353 г. от нее, очевидно, скончался митрополит Феогност, став вторым высокопоставленным клириком, жизнь которого была унесена болезнью. Вслед за этим беда пришла в дом великого князя: на той же неделе, вслед за митрополитом, согласно летописи, умерли два сына Семена Ивановича, Семен Семенович, которому было чуть больше месяца, и 2-летний Иван. Сам великий князь скончался от чумы 26 апреля, а 6 июня того же года умер и его брат Андрей, удельный князь Серпуховской. Младший брат Семена Иван, отец Дмитрия Донского, выжил, вскоре после смерти брата он отъехал в Орду «спираться» о великом княжении в ханской ставе и вернулся домой уже зимой, на Крещение, когда, судя по всему, эпидемия в Москве уже угасла [35, с. 179]. Похоже, что Семен и Андрей Ивановичи не были единственными представителями княжеских фамилий рода Рюриковичей, которые скончались от эпидемии и ее последствий в эти годы. «В лето 6862» (т. е. в 1354/1355 г.) умер князь Дмитрий Федорович Стародубский, а затем, по осени, - Константин Васильевич Суздальский [35, с. 179-80]. Вероятно, от чумы скончался в 6864 г. (т. е. 1356/1357 г.) епископ Ростовский Иван, и, принимая во внимание тот факт, что в том же году митрополит Алексий поставил епископов в Ростове, в Рязани, в Смоленске и в Сарае, можно предположить, что и здесь образование вакантных кафедр связано было с последствиями чумы. Это позволяет нам очертить и круг затронутых первой волной чумы в 1352-1355 гг. русских городов и волостей: помимо Новгорода и Пскова с их пригородами, эпидемия поразила Москву, Нижний Новгород, Стародуб, Ростов, Суздаль, Рязань, Смоленск. Позднейшая Никоновская летопись добавляет к этому скорбному списку также Белоозеро (причем, если верить составителю летописи, в Белоозере вымерло все население поголовно), Киев и Чернигов [37, с. 224]. В летописях не упоминается, поразила ли болезнь Тверь и прилегающие к ней волости, однако, учитывая, что главная дорога, связывавшая Москву с Новгородом, пролегала через Тверь, болезнь не могла не пройти мимо этого города. И поскольку с Ливонией, откуда, очевидно, чума попала во Псков, тесно сотрудничал и торговал Полоцк, то и Полоцк не мог не быть затронут эпидемией. Вполне вероятно, что и в Смоленск болезнь пришла через Полоцк из Ливонии - торговые связи Смоленска с Ливонией сложились еще в домонгольскую эпоху. Подведем промежуточный итог. Первая волна «Черной смерти» пришла в русские земли по весне 1352 г. и в течение по меньшей мере 2 лет опустошала ее города и волости - вне зависимости от того, под чьей властью они тогда находились - русских князей или литовских. На наш взгляд, первоисточником ее стала Ливония, прежде всего, надо полагать, главные ее торговые города - Рига, Дерпт и Ревель. Оттуда чума попала в Псков и Полоцк и дальше распространилась по северо-восточной и юго-восточной Руси. Отсюда чума ушла в Поволжье и в Степь, где на время притихла. Но ненадолго. Очень скоро на Европу, а затем и на Русь обрушилась вторая волна мора. Начало этого мора датируется, судя по сведениям из псковской летописной традиции, 6868 г. (1360/1361 г.). «Бысть въ Плескове вторыя моръ зело. Бяше бо тогда се знамение: егда комоу где выложится железа, то вскоре оумирахоу мнози тою болезнью»,- записал летописец [3, с. 23]. Исходя из этого свидетельства, можно с высокой степенью уверенности предположить, что на этот раз Псков встретился с бубонной чумой. От этой вспышки скончался доблестный изборский и псковский князь Евстафий, неоднократно успешно воевавший с ливонцами и литовцами, и два его сына - Карп и Алексей. Стоит заметить, что эта вспышка не носила столь сокрушительного характера, как предыдущая, и, похоже, за пределы Пскова не вышла, во всяком случае повального мора в других городах и волостях на этот раз не случилось. Новгородская летописная традиция сообщает, что по молению псковичей новгородский архиепископ Алексий приехал во Псков, «благослови их (т. е. псковичей.- Авт.) и город Пьсков съ кресты обходи, и литургии три совръши, прииха в Новъград, а плесковицамъ оттоле нача бывати милость божиа, и преста моръ» [4, с. 367]. Стоит ли понимать сожаление псковского книжника, который под 6876 г. (1366/1367 г.) записал, что на протяжении 5 лет «ноужно бяше людеи много и болезньми и мором и бедами многыми ратными» [3, с. 23], как указание на то, что чума не покидала город и его окрестности на протяжении последующих 5 лет? Псковский случай стал предвестником пришествия вспышки чумы более серьезного и смертоносного масштаба. На этот раз беда пришла с другой стороны. Если первая волна чумы явилась с запада, то вторая - из Степи [43, с. 3]. Во всяком случае массовая смертность от нее отмечена прежде всего в Нижнем Новгороде в 6872 г. (1364/1365 г.). «Бысть мор велик в Новегороде Нижнем, хракаху людие кровью, а инии железою боляху и не долго боляху, но два дни или три, а инии единъ день поболевше умираху» [35, с. 182]. Судя по описанию, в Нижнем Новгороде встретились все три основные разновидности чумы - легочная («хракаху людие кровью»), бубонная «(железою боляху» и септическая («инии единъ день поболевшее умираху»), а значит, и сама эпидемия носила более смертоносный и разрушительный характер, чем первая волна мора в 1352-1354 гг. Из Нижнего Новгорода болезнь двинулась дальше. Сперва она объявилась в Коломне, затем в Переяславле-Залесском, а в следующем году начала опустошать Москву, Кострому, Ярославль «и по всем градомъ и странамъ бысть мор великъ и страшенъ» [35, с. 182; 42, с. 48, 105]. Среди пораженных болезнью городов позднейшая Никоновская летопись называет также Рязань, Владимир, Суздаль, Дмитров, Можайск, Волок Ламский, Ростов, Тверь, Торжок, Псков, и, если верить книжнику, вторично обезлюдело от мора Белоозеро. Поражена эпидемий оказалась и Литва [38, с. 79; 43, с. 3, 4, 6]. Летописная традиция сохранила подробную картину симптомов болезни и ее развития у заболевших. «Болесть же бе сица: преже яко рогатиною ударитъ за лопатку или под груди или меж крыъ, и тако разболевъсе человекъ начнет кровью храхати и огнь зажьжнтъ и потому потъ, та же дрожь, и полежавъ единъ день или два, а ретко того кои 3 дни, и тако умираху», - описывал летописец течение болезни у одних заболевших. У других же картина отличалсь от описанной прежде. «Инии железою умираху. Железа же не у всякого бываше въ единомъ месте,- фиксировал признаки заболевания книжник,- но овому на шие, а иному под скулою, а иному под пазухою, другому под лопадкою, прочимъ же на стегнехъ» [35, с. 182]. Смертность снова, как и в первую волну, носила массовый характер. В том же Переяславле, согласно летописи, ежедневно умирало по 20-30, а то и по 60-70 человек, а в иные дни по 100 и больше. В Ростове от чумы умерли и епископ Петр, и ростовский князь Константин Васильевич со своей супругой, дочерью Ивана Калиты Марией и всеми детьми. Жертвой мора стал и суздальский епископ Алексей. Опустошен чумой был и тверской княжеский дом [38, с. 79]. Сначала 20 ноября 1365 г. от болезни умерла престарелая великая княгиня Настасья, вдова великого князя Александра Михайловича, того самого, который боролся за великое княжение с Иваном Калитой. За ней последовали другая вдовая великая княгиня, Авдотья, жена покойного великого тверского князя Константина Михайловича, князь Семен Константинович, ее сын. В конце года - начале следующего умерли один за другим три сына Александра Михайловича, Всеволод и Андрей вместе с женами и Владимир [38, с. 79]. От чумы скончался и великий князь нижегородский Андрей Константинович [43, с. 4]. Массовая смертность от чумы («и пологаху въ едину могилу по седми и по десяти и по дватцати человек»), сопровождавшаяся природными катаклизмами («того же лета бысть сухмень велиа по всей земле и въздухъ куряшеся и земля горяше» и «мъгла стояла съ поллета, и зной и жары бяху велицы, лесы и болота и земля горяше, и реки презхоша, иныа же места воденыа до конца исхоша») и знамениями («бысть знамение на небеси, солнце бысть аки кровь, и по немъ места черны») в эти 2 года не могли не посеять ужас и панику среди людей. «И бысть скорбь велиа повсей земли, и опусте земля вся и порасте лесом, и бысть пустыни всюду непроходимыа», - с горечью писал московский книжник [43, с. 3, 4]. Касаясь последствий первой и второй волн «Черной смерти», итальянский историк и демограф М. Ливи Баччи отмечал, что «в первый век чумного поветрия в Европе потери, понесенные сельской местностью и выразившиеся в уменьшении количества очагов и в исчезновении деревень, были таковы, что гипотеза о более тяжелом положении в городах кажется малообоснованной. Во всяком случае, массовые потери населения на всем континенте, где менее одного человека из десяти жили в сколько-нибудь значительном населенном пункте, большей частью обусловлены уничтожением сельского населения» [44, с. 123-4]. Исходя из этого, слова русского книжника не выглядят преувеличением, призванным произвести необходимое моральное впечатление на читателей Вторая волна «Черной смерти» опустошала Русскую землю, судя по летописным свидетельствам, до 6874 г. (1366/1367 г.), после чего постепенно пошла на спад. Это не означало, правда, что опасность со стороны чумы ушла окончательно в прошлое. Некий «великий мор», под которым, видимо, стоит понимать чуму, поразил и Русь, и Орду в 1374 г. [43, с. 21], вспышки его отмечались до 1377 г., когда эпидемия поразила Смоленск [33, с. 306]. Следующая чумная волна пришлась на конец 80-х - начало 90-х годов XIV в. Сперва болезнь объявилась в 6895 г. (1387/1388 г.) в Смоленске (уже в который раз!), да так сильно опустошила его, что, если верить летописцу, в городе осталось в живых только 5 человек (по другой версии - 10 [43, с. 93]). Они вышли из вымершего города и закрыли за собой ворота [33, с. 348]. В 6897-6898 гг. (1389/1390-1390/1391 гг.) болезнь поразила Псков. Псковский книжник писал о том, что в городе и по всей псковской земле был «мор велик… а знамение железою» (очевидно, что это была именно бубонная чума. Впрочем, новгородские источники упоминают и о «храке с кровью», т. е. и о легочной чуме, уточняя и время эпидемии: с конца зимы и до Петрова поста) [3, с. 24; 4, с. 382; 33, с. 351; 43, с. 95]. Из Пскова чума перекинулась на Новгород, где также осенью 6898 г. «бысть мор силен велми». При этом летописец так описывал симптомы и течение болезни, не оставляющие сомнений в том, какая именно болезнь на этот раз косила новгородцев: «Сице же знамение на людех: при смерти явится железа; пребыв три дни, умре» [4, с. 384; 43, с. 122]. Эпидемия 1387/1388-1390/1391 гг., затронувшая, похоже, преимущественно запад и северо-запад Русской земли, в XIV в. оказалась последней, четвертой по счету чумной волной. Упоминаемая некоторыми авторами эпидемия 1396 г. [27, 31] связана с ошибочной трактовкой летописных известий. Осенью 6904 г. (т. е. 1395 г.) «гнев Божий, мор силен» поразил Орду, ее «приморие» [43, с. 162]. Однако до Руси эта эпидемия неясного характера (мор поразил и людей, и «скотов») не добралась, и, судя по всему, это произошло потому, что контакты между Русской землей и Ордой были прерваны по причине продолжавшихся в ордынских землях военных действий. Упоминаемая же осада Москвы татарами, которая прекратилась якобы потому, что в татарском войске вспыхнула эпидемия чумы, стала результатом недоразумения, ибо тогда татарами был осажден и взят «лестью» Нижний Новгород, который они вынуждены были покинуть, узнав о приближении московских ратей. Впрочем, можно предположить, что отступление знаменитого Тамерлана от Ельца в конце лета 1395 г. могло быть обусловлено болезнью в его армии. Таким образом, летописные свидетельства позволяют довольно точно описать четыре волны чумы в Русской земле во второй половине XIV в. - в 1352-1355 гг., 1360-1367 гг., 1374-1377 гг. и 1387-1391 гг., причем наиболее пагубными и разрушительными были первые две, две же последние, судя по всему, охватили не всю территорию Руси и затронули лишь некоторые ее регионы. Исследование не имело спонсорской поддержки. Авторы заявляют об отсутствии конфликтов интересов.

About the authors

V. V. Penskoj

The Federal State Budget Educational Institution of Higher Education “The Belgorod State National Research University”

Email: penskoy@bsu.edu.ru

V. V. Lipich

The Federal State Budget Educational Institution of Higher Education “The Belgorod State National Research University”

N. N. Reutov

The Federal State Budget Educational Institution of Higher Education “The Belgorod State National Research University”

A. V. Artyuh

The Federal State Budget Educational Institution of Higher Education “The Belgorod State National Research University”

References

Statistics