Full Text

В 1920-е годы СССР начал активно развивать сотрудничество с рядом зарубежных государств в области медицины и здравоохранения. Из западных стран на тесный контакт с изолированной от остального мира Советской Россией пошла лишь Германия, превратившаяся в результате Версальского мира в такого же геополитического изгоя и лишившаяся значительной части былого международного престижа в области медицины. Для русских врачей немецкое медицинское сообщество было привычным еще с XVIII в. партнером и донором идей, а для немцев бескрайние просторы Советского Союза открывали, казалось бы, утерянные вместе с колониями возможности по сбору уникального полевого материала. Однако одной Германией медицинские связи СССР не ограничивались. На востоке, где усилиями коминтерновцев раздувался революционный пожар, у Советской России в 1921 г. появился верный союзник в лице Внешней Монголии. В 1924 г. Монгольская народно-революционная партия (МНРП) объявила о вступлении на «некапиталистический путь развития», тем самым подтвердив желание следовать в кильватере советской политики. Именно Монголия была основным реципиентом советской научно-технической и медицинской помощи в межвоенный период. Фактически, Монгольская Народная Республика (МНР) стала первой страной мира, куда СССР экспортировал копию созданной им системы социалистического здравоохранения. Там испытывались не только собственно медицинские возможности советской модели здравоохранения, но и ее способности ускорять социальную трансформацию и модернизацию архаических сообществ, а также проводить в массы коммунистическую идеологию. В 1927 г. пример советской медицинской помощи МНР стимулировал соседнюю Тувинскую Народную Республику просить об оказании ей такого же содействия [1]. А уже в 1930-е годы советские медицинские учреждения существовали в Синьцзяне, Афганистане, Иране и других восточных странах [2]. С 1923 г. и до самого конца социалистического периода советская помощь здравоохранению Монголии оказывалась целенаправленно, регулярно и, учитывая собственную потребность в медицинских кадрах, оборудовании, технологиях и медикаментах, достаточно щедро. В интересующий нас период 1920-х - 1930-х годов бросается в глаза следующая особенность: параллельно существовали две формы помощи - командирование врачей непосредственно в распоряжение Управления здравоохранения МНР и организация Наркомздравом РСФСР медико-санитарных экспедиций. Причем первое время использование этих организационных форм было даже контрпродуктивно. Между врачами на службе монгольского правительства и экспедиционными медиками возникали конкуренция и интриги, имевшие отнюдь не бытовые, а уходившие в политическую плоскость последствия и мешавшие обеим сторонам в их общей цели - создании в Монголии социалистического здравоохранения. Почему же так получилось? В предлагаемой серии статей будут изучены как сами формы организации советской помощи МНР в области медицины и здравоохранения, так и совокупность факторов, обусловивших использование той или иной формы содействия в определенный исторический момент. Мы дадим ответы на ряд вопросов, важных для понимания истории советско-монгольского взаимодействия. Зачем СССР понадобилось организовывать дорогостоящие медико-санитарные экспедиции, если на тот момент на службе в Монголии уже находились командированные Наркомздравом опытные врачи? Почему между формирующимся в Улан-Баторе сообществом советских врачей-экспатриантов и экспедиционными медиками не складывалось нормальное сотрудничество? Что каждая из форм организации советского медицинского содействия Монголии может рассказать нам о тактике и стратегии советского влияния и о политической ситуации в МНР в тот исторический период? Традиция русского медицинского присутствия во Внешней Монголии уходит в дореволюционный период. Во второй половине XIX в., когда в связи с активизацией экономического освоения Южной Сибири и Дальнего Востока в России вырос интерес к окраинам Цинской империи, в Монголию вместе с дипломатами попали первые медики. В 1861 г. состоявший при русском представительстве лекарский помощник И. Осипов обслуживал не только российских подданных, но и монголов. Лечением и особенно оспопрививанием он снискал уважение монгольской аристократии, а один из главных монгольских князей - Цэцэн-хан - даже планировал послать в Россию молодежь для обучения медицине [3]. Постоянными гостями в Монголии русские врачи стали после активизации в конце XIX в. научных исследований чумы. Природные очаги грозной болезни в Восточной Монголии привлекли внимание Комочума, командировавшего в 1898 г. в район Хангая (Восточная Монголия) бактериолога Д. К. Заболотного. В 1899 г. тарбаганью чуму в Монголии изучал Ю. Д. Талько-Грынцевич, в 1900 г. - профессор И. Н. Ланг и М. И. Подбельский, в 1901 г. - Ф. Ф. Скрживан, а в 1905-1906 гг. - М. Ю. Шрейбер и В. И. Шендриковский [3]. Постоянные медицинские пункты начали работу в Монголии в 1901 г. с прибытием туда русских воинских частей. Официальный врач Овсянников был прикомандирован к русскому консульству в Урге в 1906 г., а в 1909 г. при активном участии бурятского врача Санжимитэба Будажаповича Цыбиктарова (1877-1921) были открыты консульские лечебница и больница. С. Б. Цыбиктаров трудился там вплоть до своей трагической гибели в феврале 1921 г. от рук унгерновцев [3]. В 1921 г. с советской помощью во Внешней Монголии произошла революция. Была окончательно свергнута китайская власть, и страна приступила к строительству собственной государственности. Сознавая огромную необходимость в оздоровлении населения, массово страдавшего от инфекционных заболеваний при почти полном отсутствии европейской медицинской помощи, монгольское правительство взялось за развитие современной медицины. Пионером в этом деле оказалось военное ведомство, построившее в Урге по соседству с тибетской лечебницей врачебную амбулаторию и больницу, где работали два русских врача. Предназначавшиеся для обслуживания кадрового состава Монгольской народно-революционной армии, эти медучреждения также принимали гражданское население. Из прибывших в Монголию после 1921 г. русских медиков наиболее известным был иркутский хирург П. Н. Шастин. Его имя стало в народе нарицательным: некоторое время монголы всех русских врачей называли «шастин-доктор». Авторитет П. Н. Шастина как врача и общественного деятеля сформировался еще до Октябрьской революции 1917 г. Сын священника, Павел Николаевич окончил медицинский факультет Императорского Томского университета, работал в Ивано-Матренинской и Кузнецовской больницах Иркутска, повышал врачебную квалификацию в Санкт-Петербурге, был председателем правления Общества врачей Восточной Сибири и имел за врачебные заслуги ордена Святого Станислава и Святой Анны [4]. В 1921 г. в Иркутске Шастину довелось лечить Сухэ-Батора, который заболел по пути в Москву. За несколько дней врач поставил героя монгольской революции на ноги [3]. По-видимому, этот эпизод и привел Шастина в Ургу: Павел Николаевич получил персональное приглашение в Монголию для организации военного госпиталя [5]. В 1924 г. с его помощью госпиталь реорганизовали в гражданскую больницу на 35 коек [3]. Как ведущий врач и основной эксперт по организации здравоохранения, к тому же лично знакомый с Сухэ-Батором, Шастин был вхож в монгольскую правящую элиту. В его доме часто бывали и влиятельные в Монголии советские политики: Э.-Д. Ринчино, М. И. Амагаев, Т. Р. Рыскулов, А. Г. Старков. С представителем Коминтерна, членом Реввоенсовета МНР Э.-Д. Ринчино Павла Николаевича, видимо, связывала семейная дружба, на что указывают сохранившиеся фотографии [4]. В то время Ринчино имел огромное влияние в монгольской политике и успешно пользовался им в борьбе за власть. Знакомство с центральными политическими фигурами в стране и важность вопросов организации здравоохранения, безусловно, добавляли политического авторитета и самому Павлу Николаевичу, желал он того или нет. Павел Николаевич Шастин лечил участников советских научно-исследовательских экспедиций, в частности П. К. Козлова, заболевшего острым колитом. В своих дневниках путешественник писал, что П. Н. Шастин для оказания медицинской помощи приехал на автомобиле из Улан-Батора в Сугнур и быстро вылечил его [6]. В Монголии с П. Н. Шастиным связан интересный случай, несомненно, сыгравший роль в становлении его авторитета среди населения. Однажды из тибетского отделения гражданской больницы вынесли в морг молодую женщину, которую эмчи-ламы посчитали умершей. К вечеру распространились слухи, будто она ожила и перевоплотилась в ведьму. Услышав об этом, Павел Николаевич зашел в морг, забрал мнимую умершую и выходил ее. Женщину звали Намжилсурэн, и она потом еще долго жила на улице Водовозной в Улан-Баторе. Об этом вспоминала первый министр здравоохранения МНР Д. Пунцаг во время празднования 40-летия монгольского здравоохранения в 1965 г. [3]. Таким образом, к середине 1920-х годов в Монголии начался процесс строительства народного здравоохранения, на первых порах исключительно силами приглашенных из СССР врачей. Безусловным лидером формирующегося врачебного сообщества был П. Н. Шастин - искусный хирург с большим дореволюционным опытом и легендарной репутацией в МНР. Вместе с Шастиным в стране работало еще несколько русских врачей: Некипелов, Гремяницкий, Кац, Бурмакина, Ермилов и Онищик. Однако семерых врачей было явно недостаточно для огромной территории страны. Поэтому зарождающаяся европейская медицина концентрировалась в Улан-Баторе, а сельские районы - худоны - в основном обслуживались монгольскими ламами-лекарями (эмчи). В 1925 г. под руководством советских врачей в Улан-Баторе были организованы временные краткосрочные курсы санинструкторов и фельдшеров. По мнению М. А. Ибрагимова и Б. Дэмбэрэла, это был первый опыт подготовки среднего медицинского персонала из монголов, прежде всего, для Монгольской народно-революционной армии [3]. Тем не менее в условиях отсутствия собственной образовательной базы и со столь сильным дефицитом медперсонала подготовка квалифицированных национальных кадров была невозможна. Во второй половине 1925 г. между Наркомздравом РСФСР, Наркоматом иностранных дел СССР и Советом Народных Комиссаров СССР развернулась оживленная переписка. На повестку был поставлен вопрос о срочном командировании в Монголию медико-санитарной экспедиции Наркомздрава. О том, зачем понадобилось срочно организовывать столь затратное мероприятие в дополнение к уже предоставленной МНР помощи, свидетельствуют недавно обнаруженные в описи 55 фонда А-482 ГА РФ (секретная опись Наркомздрава РСФСР) документы. Четвертого октября 1925 г. заведующий Восточным отделом Народного комиссариата иностранных дел (НКИД) СССР Л. М. Карахан обратился с письмом к наркому здравоохранения РСФСР Н. А. Семашко. Ссылаясь на информацию советского полпреда в МНР П. М. Никифорова, Карахан писал, что НКИД присоединяется ко мнению о том, что «…если Монголия вынуждена будет за отсутствие медпомощи со стороны СССР согласиться на приезд медицинской экспедиции из Германии для организации дела здравоохранения, СССР будет нанесен несомненный политический и моральный удар» 73. В связи с этим НКИД настоятельно просил Наркомат здравоохранения срочно ходатайствовать перед правительством о выделении финансовых средств на организацию медицинской экспедиции в Монголию «в целях обследования ее положения и организации дела здравоохранения» 74. Восемнадцатого декабря 1925 г. нарком здравоохранения РСФСР Н. А. Семашко обратился в СНК РСФСР с ходатайством об ассигновании 175 тыс. руб. на организацию экспедиции. Подчеркивая дружественный статус Монголии и отсутствие у ее правительства материальных и кадровых возможностей для самостоятельной организации здравоохранения, Семашко повторил опасения НКИД в том, что Германия пытается взять в свои руки дело здравоохранения в МНР и что если такое случится, СССР получит «политический и моральный удар» 75. Цель экспедиции нарком сформулировал так: «…установить в нескольких пунктах Монгольской Республики, равно в столице ее Улан-Баторе, нашу медицинскую, санитарную и профилактическую работу по венерологическим, глазным болезням, как наиболее распространенным в Монголии, равно по охране материнства и младенчества» 76. Девятнадцатого января 1926 г. в письме в СНК РСФСР свою полную поддержку ходатайству Наркомздрава выразил нарком иностранных дел СССР Г. В. Чичерин. «Интересы укрепления дружественных отношений с Монголией и расширения возможностей экономического с ней сотрудничества, - резюмировал он, - требуют немедленной организации пионерского в Монголии дела - здравоохранения, которое должно обеспечить культурное и экономическое ее развитие и предотвратить возможность в ущерб влиянию и политике СССР в Монголии организации здесь дела здравоохранения Германией» 77. Здесь следует на время отвлечься от архивных документов, чтобы объяснить беспокойство советского правительства по поводу возможного германского участия в строительстве монгольского здравоохранения. Дело в том, что после Рапалльского договора 1922 г. между СССР и Германией установились партнерские отношения в области развития технологий, науки и культуры. Особенно плодотворными эти связи были в области медицины [7]. Связи между врачебными сообществами России и Германии исторически были очень тесными. Кроме того, сам В. И. Ленин благоволил немецким врачам и просил создавать выгодные условия для их найма на советскую службу. К концу 1925 г. было принято решение издавать в СССР совместный «Русско-немецкий медицинский журнал», в Советский Союз на работу приехали немецкие врачи, активно шли переговоры по организации совместной медицинской экспедиции в Бурят-Монголию для изучения сифилиса. Тем не менее глубинные повестки Германии и СССР отличались друг от друга [8]. Последствия проигранной войны для Германии были серьезными. Она лишилась права иметь армию и флот, военную авиацию, современное вооружение. Были потеряны все заморские колонии. Страна выплачивала огромные репарации державам-победителям. Репутация Германии как лидера научного и технологического развития была подорвана. Против нее вводились негласные «санкции»: немецких ученых перестали приглашать на международные мероприятия и в научные коллективы. В таких условиях естественным образом возник соблазн использования все еще передовой немецкой медицины в качестве замены «жесткой силы» (Machtersatz) [9]. Советско-германское сотрудничество рассматривалось в том числе и с этой точки зрения. Помогая развивать здравоохранение в СССР, немецкие специалисты продвигали на огромный советский рынок свои технологии и медикаменты, создавали в стране «жизненное пространство» немецкой медицины и ее положительный образ. Пока это было обоюдно выгодно, СССР охотно принимал германскую помощь, не забывая напоминать о собственном передовом опыте в построении «социалистического здравоохранения». Немцы же старались отфильтровывать коммунистическую идеологию, обращая внимание лишь на медицинское содержание. Советское руководство до поры не мешало немецкой медицинской науке содействовать построению социалистического здравоохранения в СССР. При этом у Москвы имелись свои планы на расширение геополитического и культурного влияния в пограничных странах Внутренней и Центральной Азии, где с начала 1920-х годов через агентуру Коминтерна поддерживались революционные движения и просоветская активность. Кроме того, советская сторона не терпела вмешательства в области, где, как она считала, собственными силами был достигнут большой прогресс. Когда в 1926 г. профессор-нейропсихиатр К. Вильманс, один из ключевых персонажей истории советско-германской экспедиции в Бурят-Монголию, заговорил о необходимости не научной, а реальной медицинской помощи в борьбе с сифилисом в регионе, это вызвало открытое негодование Н. А. Семашко. В нескольких письмах нарком дал понять, что СССР в этом совершенно не нуждается, так как уже наладил собственную эффективную борьбу с социальными болезнями у нацменьшинств. Монголия, прилегающая с юга к Восточной Сибири и Алтаю, еще с дореволюционных времен рассматривалась как геополитически значимый для России регион, ее своеобразный форпост в Восточной Азии. Для советского руководства середины 1920-х годов включение МНР в геополитическую орбиту СССР было решенным делом, несмотря на крах наиболее радикальных коминтерновских планов советизации республики в связи с советско-китайским договором 1924 г. Поэтому возможность проникновения Германии в ключевую для построения новой монгольской государственности область здравоохранения вызвала столь сильную реакцию в советском правительстве. Для зажатой между Россией и Китаем Монголии, остро нуждавшейся в финансовой и кадровой помощи, использование малейшей возможности повысить свои ставки в геополитической игре стало естественной стратегией. В 1925 г. у власти там еще находились сторонники интеграции всех монгольских народов и срединного пути развития, сочетавшего национальную специфику с европейским прогрессом. Опасаясь полной культурной гегемонии СССР, монгольское руководство предпринимало робкие попытки выйти на других «культуртрегеров», чтобы уравновесить советское влияние или, по крайней мере, выторговать у северного соседа более выгодные условия. Для этого и делались заявления о том, что Монголия может обратиться за помощью в организации здравоохранения к немцам 78. Расчет оказался верным: советское правительство не могло позволить Германии перехватить инициативу в зоне непосредственных геополитических интересов СССР. Поэтому после заявления П. М. Никифорова о возможности приглашения монголами немецких врачей в советском правительстве стремительно завертелись все «приводные колеса», а уже в феврале 1926 г. Наркомат финансов РСФСР не имел возражений против наркомздравовской сметы на экспедицию, несмотря на очевидное завышение норм расходов 79. Дорогостоящее мероприятие Наркомздрава получило правительственное одобрение в рекордно короткие сроки. Выяснив причины форсированного решения направить в МНР медико-санитарную экспедицию, перейдем к вопросу взаимодействия между организационными формами советской помощи. Как указывалось выше, врачебное сообщество в Улан-Баторе состояло из советских медиков, приглашенных на монгольскую службу. Будучи работниками Управления здравоохранения МНР, они по своим служебным обязанностям должны были придерживаться линии монгольского правительства. В то же время планируемая экспедиция напрямую подчинялась Наркомздраву РСФСР. Учитывая настроения монгольской правительственной элиты, экспедиция представляла собой непосредственное вмешательство СССР в дела монгольского здравоохранения, хотя выполняла ту же цель, что и улан-баторские врачи. Однако времени изобретать некую компромиссную схему у советского правительства уже не было. С дореволюционных времен экспедиция была основной формой изучения Центральной и Внутренней Азии. Формат комплексных экспедиций Н. М. Пржевальского, М. В. Певцова, В. И. Роборовского, П. К. Козлова приносил ценные результаты не только науке, но и военному министерству. Экспедиция осуществляла глубокую рекогносцировку и производила знание о топографии, геологии, климате, транспортной структуре и обществах азиатского лимитрофа Российской империи. В начале XX в. появилось военное монголоведение, представленное до сих пор малоизученными исследованиями А. А. Баторского, В. Ф. Новицкого, В. Л. Попова, А. Н. Куропаткина, С. Д. Харламова [10]. Многозадачность экспедиционного формата хорошо осознавалась большевиками, охотно использовавшими экспедиции в политических целях. В относительно небольшой коллектив было легко ввести верных людей, способных осуществлять параллельные задачи - идеологической контроль над специалистами, политическое влияние в местах дислокации и, наконец, разведывательную деятельность. К тому же расходы экспедиции было гораздо легче контролировать, чем целевые дотации иностранному правительству. В отличие от «оседлого» улан-баторского врачебного сообщества, экспедиции были мобильными и их было гораздо легче разделить на автономные отряды. Учитывая прямое подчинение Наркомздраву, для советской стороны экспедиция представляла собой идеальный формат изучения медико-санитарной обстановки в МНР. У врачей Управления здравоохранения МНР не хватало сил на охват территории страны, но накопленное знание монгольских нужд и реалий позволило подготовить ряд рекомендаций для будущей экспедиции. Из советских врачей была организована Комиссия по составлению сметы расходов и оборудования лечебных пунктов и передвижных отрядов. По-видимому, ее возглавил П. Н. Шастин, так как именно он делал по этой теме доклад на состоявшемся 22 октября 1925 г. медицинском совещании при Полпредстве СССР в Улан-Баторе. По мнению Шастина, экспедиция должна была состоять из 10 врачей, 13 лекпомов, фармацевта и сестры милосердия. В задачу этих 25 медиков входило обслуживание пяти постоянных медпунктов, двух венерологических отрядов, отряда из невропатолога и офтальмолога, а также центрального бюро в Улан-Баторе. Прения возникли по вопросу достаточности такого числа медработников, однако скоро врачи пришли к выводу, что на первый год нужно ограничиться предложенным составом. Трехлетняя перспектива экспедиционной деятельности подразумевала изменения в смете, предусмотреть которые заранее не было возможности. В контексте нашего исследования гораздо важнее оказалось обсуждение другого насущного вопроса. Врач Ермилов указал на то, что смета в 170 тыс. руб. является значительной для советского правительства и, оправдывая высокие затраты, нужно «показать правительству наиболее сильную сторону нашей работы». Для этого Ермилов призывал всю деятельность сосредоточить в Улан-Баторе, где главный контингент составляли венерические больные. Для них врач предлагал организовать показательный венерологический диспансер 80. П. Н. Шастин ответил, что если исходить из необходимого вообще, то 10 врачей не хватит даже на один Улан-Батор. «Зато худоны остаются вовсе без медицинской помощи, - резюмировал он - наезды специалистов на постоянные пункты, помимо всего прочего, внесут много новизны и свежести для заброшенных в худоны работников. Устраивать же нарочитые демонстрации перед правительством путем концентрации главной работы в Урге - нечего» 81. На совещании, состоявшемся 29 октября 1925 г., П. Н. Шастин выступил с докладом о географическом распределении постоянных и передвижных врачебных пунктов, т. е. о планируемой дислокации отрядов экспедиции. После непродолжительных прений было решено устраивать постоянные медпункты в местах наибольшей концентрации населения, где расположены отделения Монценкопа, других обществ и организаций, где есть участковые пункты Ветеринарного управления и телеграфные конторы. На востоке таким пунктом был намечен Цэцэнхан, где в радиусе 50 верст проживало около 60 тыс. человек. На западе были отмечены Заин-Шаби (20 тыс. человек в радиусе 50 верст), Улясутай (7 тыс. человек в том же радиусе), Цэцэн-Сартул (указано, что это был густонаселенный район) и Кобдо (10 тыс. человек в радиусе 50 верст). Передвижные отряды на востоке намечено было отправить по маршруту Урга - Бревенхит - Сан-Бэйсэ, на западе - Урга - Ламагэгэн - Сайнноин - Мишик-Гун - Дзасакту -Таряты - Ван-Курэ 82. Два медицинских совещания при Полпредстве проясняют многое, оставшееся вне поля зрения в наших предыдущих публикациях на эту тему из-за отсутствия документального подтверждения. Из их протоколов стало известно, что улан-баторские врачи разработали логичные маршруты, руководствуясь необходимостью обеспечить европейской медициной густонаселенные периферийные районы, более всего нуждавшиеся в квалифицированной медицинской помощи. Призывы же продемонстрировать рачительное использование государственных денег на населении Улан-Батора, и без того имевшем доступ к европейской медицине через гражданские амбулаторию и больницу, были резко, но весомо прерваны П. Н. Шастиным. В описи 35 (Общесоюзное бюро заграничной санитарной информации) ГА РФ Ф. А-482 (Наркомздрав РСФСР) не сохранилось ни документов, ни отчетов первой экспедиции, и до недавнего времени нашим единственным первоисточником был отчет ее участника, врача-терапевта Г. В. Ивицкого, который позже возглавил вторую медико-санитарную экспедицию в МНР. Зато документы описи 55 того же фонда проясняют картину, хотя среди них тоже нет содержательных отчетов, докладных записок, жалоб. Самое ценное в них - информация для верификации и объективной оценки данных, представленных очевидцем событий, критически оценивавшим ход экспедиции и роль улан-баторских врачей в ее судьбе. Документы описи 55 позволяют уравновесить свидетельства Ивицкого и существенно расширяют контекст событий вокруг первой экспедиции. Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда (проект № 19-18-00031). Авторы заявляют об отсутствии конфликта интересов.

About the authors

V. Iu. Bashkuev

The Federal State Budget Institution of Science “The Institute of Mongolian, Buddhist and Tibetan Studies of the Siberian Branch of the Russian Academy of Sciences”

Email: vbashkuev@gmail.com

P. E. Ratmanov

The Federal State Budget Educational Institution of Higher Education “The Far Eastern State Medical University” of Minzdrav of Russia

References

Statistics