Full Text

Болгарские письма 1877 г. С. П. Боткина к жене, Екатерине Алексеевне Боткиной, были изданы в 1892 г. (через 15 лет после окончания войны и спустя 2 года после смерти автора) сначала в журнальной версии («Письма из Болгарии. 1877 г.» [1]), а затем отдельной книгой с дополнениями и несколько измененным названием («Письма С. П. Боткина из Болгарии. 1877 г.»; рис. 1) [2]. Ранее, работая с обнаруженной рукописью, мы показали ценность оригинального текста для представления биографии С. П. Боткина [3-5]. Цель настоящей работы - раскрыть события, связанные с изданием «Писем С. П. Боткина из Болгарии. 1877 г.», и последующую судьбу рукописи. Семейный архив Е. А. Боткина начала систематизировать вскоре после смерти мужа. Поводом, вероятно, послужила необходимость привести в хронологический порядок болгарскую корреспонденцию - самую объемную за годы их совместной жизни. Этот комплект, состоящий из 50 писем на 476 разноформатных листах рукописного текста, и стал началом пагинации 16. Желание представить массовому читателю письма мужа, знаменитого русского врача и популярного ps202202.4htm00093.jpg в России общественного деятеля, могло возникнуть у вдовы на волне кампании по увековечению памяти С. П. Боткина. Уже через месяц после его кончины, в январе 1890 г., Санкт-Петербургская городская Дума предложила почтить память первого врача в своих рядах 17, переименовав в честь С. П. Боткина новую городскую барачную больницу на Александровском плацу [6] 18. Императрица Мария Федоровна «в виду заслуг лейб-медика по устройству врачебной части в Общине <Св. Георгия>» учредила в больнице одну постоянную койку в память С. П. Боткина, обеспечив ее собственными средствами. Еще одну «памятную» кровать в общине стали финансировать великие князья 19. В здании самой Думы и во всех городских больницах было решено установить портреты профессора 20. В 1870-е годы друзья и почитатели С. П. Боткина начали собирать деньги на создание образовательного учреждения. За два десятилетия было собрано 20 тыс. руб. [7]. Капитал хранился в семье и на банковских счетах, которыми управлял сам Боткин 21. После его смерти возникла дискуссия о месте строительства - в Москве, где родился и учился С. П. Боткин, или в Санкт-Петербурге, где проходила его блистательная научная, преподавательская и клиническая деятельность 22. Екатерина Алексеевна принимала активное участие в обсуждении. Она высказала идею построить в память С. П. Боткина именно школу и предложила место для нее «вблизи бараков, которые носят Сережино имя» 23. Легко представить, что на волне общественных инициатив у нее могло возникнуть стремление внести и свой личный вклад в сохранение памяти мужа. С. П. Боткин был, как сегодня можно сказать, медийной персоной: как ученый был популярен среди не только врачей, но и всей образованной интеллигенции, как лейб-медик императорской семьи - у населения с патриархальными чувствами, как гласный Санкт-Петербургской городской Думы - среди общественной и управленческой элиты столицы. Издать письма такого человека должно было казаться заманчивой перспективой: общество приходило в восторг от появлявшейся эпистолярной литературы. Имели большой успех недавно опубликованные письма знаменитых современников (Пушкина, Тургенева, Крамского). Однако были и иные, довольно удручающие обстоятельства, напрямую затрагивавшие вдову. Семейная ситуация складывалась совсем не в русле, о котором мечтал покойный. В его большом доме не оказалось той библейской патриархальной идиллии, которую описывал Н. А. Белоголовый в биографическом очерке [8, с. 47]. С уходом из жизни отца семья быстро перестала быть одним целым («тот дух, так крепко связывавший всю… семью при папе, исчез после него» 24). Дети Сергея Петровича от первого брака разделились на два лагеря: на одной стороне были те, которые едва терпели мачеху, на другой - которые все-таки испытывали к ней искренние и теплые чувства, осознавая, что значила эта женщина для их отца [4]. Овдовев, Екатерина Алексеевна вынуждена была сама решать ряд значительных материальных вопросов: содержание городского особняка, дачи в Гатчине, имения в Культилле, на ней остались семеро несовершеннолетних детей. Потребовалось установить памятник на могиле, изъять из бюджета семьи завещанные мужем деньги на организацию женских врачебных курсов, оплатить расходы типографии за печать тиража последнего выпуска лекций 25 (проект предполагался убыточным и имел для С. П. Боткина только репутационное значение). Кроме того, уже в первые месяцы после смерти отца старшие дети С. П. Боткина от первого брака заявили о своей самостоятельности 26 и потребовали участия в оплате снимаемых ими квартир 27. Сразу же было решено продать дачу в Гатчине. Позднее, несмотря на желание покойного не делить дом, Екатерина Алексеевна была вынуждена выставить на продажу особняк на Галерной улице. Дом будет продаваться четыре года. Не гладко складывались у нее отношения и с братьями умершего мужа. С горечью она отмечала, что даже ее дети видят разное их отношение к потомству Сергея Петровича от первого и второго браков 28. Деля имущество со старшими наследниками 29, Екатерина нуждалась в любой поддержке. Видимо, не раз в это психологически трудное время она перечитывала письма мужа из полугодовой болгарской разлуки. Обращения, нежные слова любимого возвращали ее в прошлую счастливую жизнь, становились душевной опорой, придавали уверенность в себе, в защите своих прав и общих малолетних детей 30 в большом клане Боткиных, напоминали о собственной значимости для покойного. Подчеркивая толстыми красными чертами места особо трепетного выражения его чувств, она словно доказывала всему неблагожелательному окружению, что именно ей писались столь обстоятельные, смелые, полные размышлений на не частные темы письма. Солидный объем корреспонденции, объединенной темой войны, обсуждение общественных вопросов, неофициальный, критический взгляд на события, командование, чиновников военно-медицинского ведомства и Красного Креста [5], - все это делало комплект болгарских писем Боткина самостоятельным эпистолярным документом, интересным для публичного представления. Сугубо личная причина издать письма, а не мотив общественного характера, нам кажется более вероятной. ps202202.4htm00095.jpg Сподвигнуть Екатерину Алексеевну на такое решение мог и информационный всплеск, связанный с именами членов семьи Боткиных. Так, в эти годы продолжало издаваться собрание литературного наследия В. П. Боткина, старшего брата С. П. Боткина. Первый из трех томов с «Письмами об Испании» и публицистическими статьями вышел в 1890 г. [9]. Несколько ранее, в 1886 г., был успешно издан альбом галереи живописи другого брата, московского коллекционера Д. П. Боткина [10]. Готовил описание своей коллекции и младший из братьев М. П. Боткин. В обществе помнился значительный успех его книги о художнике А. А. Иванове [11]. Екатерина Алексеевна держала свой проект в тайне: ни в ее письмах к московским родственникам мужа, ни в письмах детей С. П. Боткина к ним же, ни в переписке братьев Михаила и Петра Боткиных, ни в донесениях А. П. Константинова - представителя санкт-петербургского офиса семейной чаеторговой фирмы - к ее главе, П. П. Боткину, нет никакой информации о готовящейся публикации. Не звучит этот мотив в письмах ни детей, ни братьев С. П. Боткина. Таким образом, мы предлагаем две версии мотива публикации писем. Сложно сказать, какой из них для вдовы стал главным. Екатерина Алексеевна была единомышленником своего мужа. В то же время она оказалась в непростой, но хорошо понятной житейской обстановке, с ощутимыми материальными затруднениями и психологически тяжелой ситуацией в семье. Договоренность была достигнута с Михаилом Матвеевичем Стасюлевичем, редактором и издателем «Вестника Европы» - одного из самых популярных российских толстых журналов, известным общественным деятелем. Политическим идеалом издания была конституционная монархия - «социальный либерализм». Издание было рассчитано на интеллигенцию и к началу 1890-х годов имело значительный тираж - около 7 тыс. экземпляров [12]. Возможность представить обществу письма известного отечественного деятеля, лейб-медика царской семьи, очевидного монархиста, но отличавшегося передовыми (критическими) взглядами на институты власти [5], встретила энтузиазм редактора. Публикацию готовили к первой годовщине кончины С. П. Боткина. Из обращения к управляющему редакционной конторой А. Н. Пыпину становится ясно, что издатель обещал Екатерине Алексеевне начать «печатать письма С.<ергея> П.<етровича> в октябрьской книге», выделяя под этот проект по два печатных листа в каждом номере 31. Из-за большого объема материала планировали продолжить и на следующий год. Такой тактикой - через поддержание интереса читателя - традиционно обеспечивался коммерческий успех новогодней подписки [12]. Это подчеркивает, что М. М. Стасюлевич рассматривал письма С. П. Боткина как значительное литературное событие. Однако подготовительная работа затянулась. У Боткина был трудночитаемый почерк, поэтому Екатерине Алексеевне пришлось готовить наборную рукопись, переписывая письма своей рукой. Даже она иногда оказывалась в затруднении. Так, с отправлением в типографию текста вдова признавалась: «Вы найдете два листа оригинала, где красным карандашом подчеркнуты те слова, которые я не могла разобрать» 32. В середине декабря 1890 г., когда была выполнена брошюровка тетрадей для первого номера (на два месяца позже запланированного срока), в доме на Галерной произошло событие, изменившее ее планы. Екатерина Алексеевна попросила о безотлагательном разговоре с издателем. Стасюлевич был этим явно встревожен: «Многоуважаемая Екатерина Алексеевна, всегда готов быть у Вас с удовольствием, а по такому случаю - приеду даже если бы был болен» 33. На встречу привезли типографские листы с первыми письмами. Представив после кому-то из близких свой проект, Екатерина сообщила о желании расторгнуть договоренность: «Многоуважаемый Михаил Матвеевич, взволнованная тем разговором, который произошел при Вас сегодня у меня в кабинете 34, я собрала нескольких друзей и прочла им те 16 писем, которые напечатаны. Все до одного восстали против печатания в данное, еще слишком близкое время со столь еще свежей в памяти всех о деятельности Сергея Петровича и упросили меня сделать крайне для меня трудный шаг относительно Вас - просить выключить письма Сергея Петровича из книжки январской» 35. Кто был участником той встречи со Стасюлевичем и повлиял на решение Екатерины Алексеевны, пока не выяснено. Ее сообщение о том, что она собрала для обсуждения «несколько друзей», а не, скажем, «других друзей», позволяет думать, что участником встречи со Стасюлевичем и одновременно оппонентом, имевшим право голоса, выступил кто-то из членов ее семьи: «…Я не ожидала в среде близких встретить такую критику и просто боялась за последствия…» 36. Полагаем, что им мог быть кто-то, особенно переживающий за нее, возможно, ее сестра Зоя Алексеевна (в замужестве Родзянко). Понятно, что решение Екатерины не могло объясняться недостаточной подготовкой текста, так как к этому времени содержание было тщательно проработано. Интимные и семейные фрагменты она удалила сама. Можно быть уверенным и в том, что М. М. Стасюлевич, редактор либерального журнала, постоянно находившегося под угрозой закрытия [12], не пустил в печать и политически провокационный, цензурно ненадежный материал. Как видно, первые боткинские письма для всего журнального тиража готовились к брошюровке без окончательного утверждения публикатора. Редактор не посчитал нужным согласовать с Екатериной Алексеевной текст, предоставленный ею же ранее. Об этом позволяет судить фраза одного из последующих писем Екатерины: «…Вышло какое-то недоразумение… Я тоже предполагала, что Вы мне дадите все 37 имеющиеся у Вас в руках письма в корректурных листках и тогда собрав детей и друзей при совместном чтении, получив более полное впечатление, тех из 16 писем 38, не спеша обсудить редакцию писем, что выкинуть и что оставить, тогда их и напечатать». Екатерина Алексеевна почувствовала в издании частных писем опасность, которая затрагивала не публичное имя ее мужа (известного врача, общественного деятеля, профессора), а некую сакральную для них обоих сторону: «Вы конечно не сомневаетесь, что мне в высшей степени тягостно и неприятно ставить себя в настоящее положение перед Вами, но несмотря на всю тягость, мне невыносимо тяжело подумать только, что хоть один голос может повторить, то что Вы слышали вместе со мною. Имя Сергея Петровича для меня свято и я легко относиться к нелестным отзывам не могу, поэтому безоговорочно решаюсь до поры до времени не печатать его письма». Что же могло насторожить в профессионально подготовленном материале? Мы склоняемся к выводу, что угрозу 41-летняя вдова увидела в том, что публикация косвенно могла напоминать об истории тайных отношений и двойной жизни С. П. Боткина и Екатерины Алексеевны в первые годы знакомства [3]. Связь зрелого, женатого мужчины, служившего при дворе, и молодой, холеричной представительницы знатного рода, но отвергнутой светским обществом из-за строптивости и анархических взглядов [4, с. 296-298], не оставляла в покое ни родственников, ни окружение. После смерти первой супруги Боткину было нелегко решиться создать вторую семью 39. Это чувствуется и по обмолвкам о братьях в болгарской переписке 40, и по сторонним свидетельствам [13, 14, 15, с. 24] 41. Даже спустя 15 лет после заключения этого брака его инородность в глазах петербургского света красноречиво характеризует восклицание Александра III: «Зачем С.<ергей> П.<етрович> женился на ней?» 42. Показательно и то, что Екатерина Алексеевна не получила официального соболезнования императорской семьи, а пенсия за заслуги по утрате кормильца была назначена малолетним детям, а не вдове, как принято было в таких случаях («случай беспримерный и я не могу счесть его иначе как <за> вторую грубость») 43. Разумеется, если бы издательский проект Екатерины Алексеевны объяснялся мемориальной целью, уверенности довести дело до конца было бы больше. Напротив, мотив осознанной или подсознательной самозащиты допускает большую вероятность сомнений в верности своего решения. Последнее объяснение чувствуется по подтексту письма к издателю, в котором Екатерина Алексеевна не называет причину открыто, ограничиваясь пространным доводом, что от публикации выйдет «опасное дело, для имени Сергея Петровича и масса неприятностей в будущем лично мне» 44. Заметим, что на ее настроение могла повлиять и обстановка в литературном мире. В начале 1889 г. все в том же «Вестнике Европы» появилась резонансная статья И. А. Гончарова «Нарушение воли», в которой знаменитый литератор резко выступил против посмертных публикаций частных писем: «Пусть письма мои остаются собственностью тех, кому они писаны, и не переходят в другие руки, а потом предаются уничтожению» [16]. Категоричность требования была ответом на бесцеремонную с точки зрения общественной морали огласку деталей частной жизни недавних современников, а также затрагивание имен еще живых корреспондентов [17, с. 357-358]. При знакомстве с этой публикацией хорошо представляется, как Боткина могла легко уверовать в то, что ее деятельность становится «нарушением воли» покойного мужа «не печатать ничего», что он не опубликовал сам при жизни. Екатерина Алексеевна понимала, что наносит убыток издательству, и заверила, что «все материальные издержки, которые повлечет за собою вырезание этой статьи в январском нумере, в особое мне одолжение в виду наших близких и дружеских отношений, я усердно прошу Вас дать мне восполнить…» 45. На этом письме имеется помета рукой Стасюлевича: «11 ч. веч.<ера> отв.<етил> соглас.<ием>» 46. Памятным артефактом его решения остался январский выпуск 1891 г. журнала «Вестник Европы» 47, в нумерации которого отсутствуют страницы со 123-й по 158-ю. Понадобилось 2 года, чтобы Екатерина Алексеевна вернулась к своему прежнему плану. Допускаем, что толчком на этот раз стало обращение давнего друга семьи Н. А. Белоголового. Проживая в те годы в швейцарской Лозанне, уже не занимаясь врачебной практикой [18, с. XVIII], отойдя от своего собственного издательского проекта 48, он взялся за написание биографического очерка о С. П. Боткине: «Издатель Павленков 49 обратился ко мне с предложением составить биографию Сережи для издаваемой им „Биографической Библиотеки“; я согласился с удовольствием, потому что работа эта очень мне по душе, да и свободного времени в изобилии». Сегодня по содержанию очерка видно, что при его составлении Белоголовый использовал свою многолетнюю переписку с другом. Но значимый для биографии болгарский этап не был отражен в этой корреспонденции: находясь на войне, С. П. Боткин не писал никому, кроме своей жены. Поэтому автор обратился к Екатерине Алексеевне с просьбой помочь документальными сведениями, касающимися именно этого периода: «Дав согласие, - продолжает он, - я струсил, что не совладаю с задачей и что у меня не хватит фактического материала, так как приходится черпать его почти исключительно из своей памяти и из сохранившихся у меня писем, не имея под руками для справок и проверки никаких источников, ни живых, ни мертвых… Не можете ли Вы послать мне письма, из корректуры, Сережи к Вам во время войны и которые Вы хотели печатать? Я их пробегу и тотчас же верну Вам их обратно в сохранности; даю Вам слово, что перепечатывать их ни под каким видом не стану; нужны мне они только для восстановления хронологии и, может быть, осветить мне кой-какие частности этой поездки…» 50. На этом материале Н. А. Белоголовый планировал показать демократизм взглядов С. П. Боткина, его гуманистическую устремленность. В окружении семьи было памятно, как лейб-медик императора, следуя своему профессиональному интересу, посещал госпитали и лазареты для солдат, проводил осмотры, консультировал молодых врачей, участвовал во вскрытиях, лично оказывал медицинскую помощь. Екатерина выслала типографский оттиск писем для первого журнального номера. Однако после знакомства с текстом Н. А. Белоголовый сделал заключение о невозможности использовать материал, посчитав его малозначительным («слишком частным эпизодом жизни Сережи и <который> не должен занять место в такой краткой биографии, какие дает издание Павленкова») 51. Повествование в нем заканчивалось событием 1 июля 1877 г., когда Главная квартира только вступила на болгарский берег Дуная. Информации о крупных сражениях, их медицинском обеспечении здесь не оказалось. Перемещения императора, заметки этнографического, антропологического характера не представляли интереса для Белоголового. Кроме того, бросались в глаза восторженные отзывы автора о начатой войне 52 [3, с. 376]. Это должно было вызывать протест у человека, отличавшегося антиправительственными взглядами [19]. Не обнаружив нужных сведений, Н. А. Белоголовый вновь обратился к Екатерине Алексеевне с просьбой выписать из оставшейся рукописи «наиболее яркие отрывки, где говорится о лазаретах, о посещении их, о его личной деятельности во время войны…» 53. Отсюда становится понятным, что цитаты для биографического очерка Н. А. Белоголового [8, с. 52-4] были подобраны самой Екатериной Алексеевной. К этому времени в Санкт-Петербургскую городскую Думу уже поступил архитектурный проект мемориальной школы С. П. Боткина, была составлена смета [20, 21], выделена земля на Васильевском острове, а 30 мая 1891 г. торжественно состоялась закладка фундамента здания. Дело контролировалось комиссией по народному образованию (Училищной комиссией), председателем которой был М. М. Стасюлевич. Последний, видимо, приложил много усилий, чтобы этот проект реализовался. Таким образом, очередная волна публичной активности, возникшая вокруг имени покойного супруга, личное участие М. М. Стасюлевича в продвижении строительства школы 54, очерк, готовившийся в книжной серии «Жизнь замечательных людей», не оставили Екатерину Алексеевну безучастной и вынудили ее вернуться к прежнему решению. Подготовленный к печати эпистолярий приобрел форму поденного дневника, для которого предлагался подзаголовок «путевой дневник» 55. Сравнение оригинала, сохранившихся фрагментов наборной рукописи, редакторской корректуры и окончательной журнальной версии показало, что работа с текстом шла тремя итерациями. Екатерина Алексеевна составляла наборную рукопись, удаляя интимные и семейные фрагменты переписки [3]. Такие эпизоды, как правило, выделены в автографе косыми чертами красными чернилами. Заметим, что в издании они часто не отмечены отточиями, почему в большинстве случаев нет понимания, где расположены купюры. М. М. Стасюлевич проверял уже типографскую версию, удаляя или сглаживая политически опасные формулировки. На сохранившихся в архиве М. М. Стасюлевича типографских редакторских листах имеются участки текста, вычеркнутые синим карандашом. Окончательный вариант снова читала и утверждала Екатерина. В августе 1892 г. М. М. Стасюлевич сообщал управляющему издательством, что корректура писем для октябрьского номера им уже просмотрена, однако просил «не сдавать их в типографию, так как должен ожидать возвращения в город Боткиной» 56. Сравнение публикации с рукописью обнаружило, что при издании было удалено более 1/3 оригинального текста 57. Бóльшая часть купюр, касавшихся частного, семейного материала, была сделана лично Екатериной Алексеевной, а меньшая - редактором в соответствии с требованиями политкорректности того времени. Имея представление обо всем автографе, заметим, что с позиции требований И. А. Гончарова окончательный текст был безупречен для публичного представления. В марте 1892 г. «Вестник Европы» начал печатать «Письма из Болгарии, 1877 г.» С. П. Боткина. Однако и на этом этапе не обошлось без препятствия, но теперь уже официального характера. Журнал издавался без предварительного утверждения, но за несколько дней до выхода каждый номер представлялся для утверждения в Санкт-Петербургский цензурный комитет [12]. «…Цензурный Комитет <…> распорядился задержать все экземпляры октябрьской книги. Виною того, между прочим, «Письма Боткина», завтра решится судьба наша окончательно…», - сообщает М. М. Стасюлевич одному из своих корреспондентов (письмо к А. М. Жемчужникову - автору Козьмы Пруткова - от 29 сентября 1892 г.) [22, с. 366]. По донесению цензора видна причина его недовольства: «В октябрьской книге „Вестника Европы“ в помещенных письмах Боткина из Болгарии крайне резко порицаются все действия главного штаба действующей армии. Боткин развивает мысль, что все беспорядки, весь ужас Плевненского сидения, постоянные голодовки солдат, огульное воровство - все имеет главным своим источником бездарность, тупость и наглость штабных… начальник штаба приравнен ослу Керимке. Государя обманывали на каждом шагу, никто не смеет открыть ему глаза. Придворный этикет, по мнению доктора, „убивает прямоту“. Принимая во внимание, что события прошлой турецкой кампании слишком недавние по времени, что мнение г. Боткина роняет престиж всей русской армии, цензор полагал бы положительно неудобным помещение означенных писем в широко распространенном журнале, в том виде, по крайней мере, в каком они редактированы в октябрьской книге. <…> 26 Сентября 1892 г. Цензор С. И. Коссович» 58. Правительственное ведомство имело право задерживать ежемесячные журналы до четырех дней для вынесения решения [23, c. 158]. В резолюции, появившейся два дня спустя, указано, что «Г.<осподином> Председательствующим был делаем личный доклад начальнику Главного управления по д.<елам> п.<ечати> и книжку журнала положено выпустить с сокр.<ащениями>. 28 Сентября 1892 г. Цензор Н. Пантелеев». Тем не менее письма были опубликованы с купюрами преимущественно личного содержания. Положение печати в стране определялось не содержанием действующего закона, а текущей внутриполитической обстановкой [24, c. 42]. Столь неожиданное решение можно объяснить известной неприязнью Александра III к ряду деятелей предыдущего царствования, в частности, к великому князю Николаю Николаевичу - старшему и его окружению [25]. Бывший главнокомандующий к тому времени уже 2 года как скончался. Дело благополучно продолжилось, и публикация была завершена к концу 1892 г. Видно, что подготовка издания не только потребовала от редактора повышенного внимания, но и стоила ему немалых переживаний. Даже год спустя в его личной переписке появляется отсылка к их содержанию: «Не знаю, добрейший Анатолий Федорович, с которого конца и начать, - читаем в обращении М. М. Стасюлевича к его постоянному корреспонденту, знаменитому юристу А. Ф. Кони. - Не начать ли так, как покойный С.<ергей> П.<етрович> начинал все свои письма: барометр - veränderlich 59; термом.<етр> +18° R. в тени; небо - облачно» (письмо от 25 июля 1893 г.) [22, с. 459]. С «Письмами…» предполагалась уже отработанная в издательском деле практика. Сначала шла журнальная публикация, а затем с помощью того же типографского набора печаталась вся книга. Это значительно сокращало расходы и страховало от убытков на случай запрещения уже напечатанной и переплетенной книги [12, с. 39]. Похоже, Екатерина была воодушевлена работой, поскольку сама предложила добавить несколько документов, по тематике связанных с войной. «Многоуважаемый Михаил Матвеевич, посоветуйте, как поступить: печатать ли только те письма, которые были помещены в „Вестнике Европы“ или предпослать отрывки писем из Кишинева, которые Вам при сем посылаю для прочтения…» 60,- речь идет о нескольких письмах апреля 1877 г., когда лейб-медик сопровождал императора в поездке для объявления войны с Турцией. Уже через 3 месяца, 24 мая 1893 г., М. М. Стасюлевич выслал Е. А. Боткиной только что вышедшую книгу 61. Досадно, что редактор, предприняв отдельное издание, не поручил кому-либо составить вступительную статью и комментарии. Такая практика не была обязательна, а многие из-за близости времени хорошо представляли, о каких событиях и о ком идет речь. Книга была выпущена в двух вариантах - экономном (на обычной бумаге, в мягкой обложке) и подарочном (на веленевой бумаге, в плотном переплете). Сведения о тираже не обнаружены. Цена в мягкой обложке составляла 2 руб., что было обычным для книги такого объема. Екатерина, часто бывая в эти годы в Европе, вероятно, много времени проводила в обществе, поскольку обратилась в типографию с просьбой выслать книги в дорогом издании: сначала в количестве 25, затем 50, а позднее 100 экземпляров 62. Показательно, что на публикацию не последовало ни одного отзыва. В июньском выпуске 1893 г. «Вестника Европы» на третьей странице обложки в разделе «Библиографический листок» была дана краткая аннотация книги. Спустя полгода (ноябрь 1893 г.) все из той же переписки узнаем, что «Письма…» бестселлером не стали. Для российского общества были унизительны дипломатические итоги последней войны [26]. Династия Романовых утратила былую популярность. В 1890-1891 гг. в стране разразился небывалый неурожай, за которым последовал массовый крестьянский голод. Это вызвало новый общественный подъем и всплеск интереса к внутриполитической обстановке [27, с. 307]. Многие были увлечены идеей революционной борьбы. Николай Семашко, бывший в те годы студентом-медиком, вспоминал, что большую часть учащейся молодежи и интеллигенции отличало протестное настроение [28, с. 293]. Прежние либеральные идеи уже никого не устраивали. Боткин однажды произнес, что жил в «своем времени» [29]. Это время безвозвратно ушло после трагического 1881 г. и последовавших контрреформ Александра III. Автор теперь уже не был «героем настоящего времени», как в 1860-1870-е годы. Деятели со сходными взглядами уходили из жизни, а новые, занимавшие их места, отличались иным, подчас радикальным мировоззрением. Эпистолярное произведение, в котором царский лейб-медик, демонстрируя монархическую приверженность, говорил о все тех же причинах неудач русской армии в русско-турецкую войну 1877-1878 гг., что и в Крымскую кампанию 1854-1855 гг. [5], не нашло отклика у соотечественников. Отсутствие спроса на книгу не позволило Екатерине Алексеевне покрыть расходы издательства в срок. «Не знаю, как идет продажа „Писем…“ и сколько я Вам еще состою должна за их напечатание»,- спрашивала Екатерина Алексеевна год спустя после выхода книги и, чтобы рассчитаться, предложила Стасюлевичу переиздать ранние выпуски боткинских лекций, которые к тому времени уже стали библиографической редкостью: «Я желаю издать кроме последних трех выпусков лекций, первые выпуски, которых совсем нет в продаже. <…> У Сергея Петровича в библиотеке, принадлежащей теперь Сергею Сергеевичу 63, есть экземпляр этих первых выпусков лекций, составленных самим Сергеем Петровичем, и Сергей Сергеевич обещал дать этот экземпляр в Вашу типографию для напечатания нового выпуска. <…> C напечатанием всех лекций в двух томах - они быстрее разойдутся, т. к. часто спрашиваются первые лекции, которые в продаже ни за какую цену найти нельзя» 64. На складе типографии тираж издания числился еще 5 лет [30]. Остается только догадываться, каким образом была урегулирована коммерческая сторона дела и кто покрыл расходы, поскольку первая посмертная публикация лекций С. П. Боткина состоялась лишь в 1899 г. и в другой типографии. Имея представление о благородстве М. М. Стасюлевича [12], легко представить, что издательство само покрыло убыточный проект. Работа выполнена частично за счет гос. задания по НИОКТР № 121060800163-8. Авторы заявляют об отсутствии конфликта интересов. Авторы благодарят директора Музея-института семьи Рерихов канд. физ.-мат. наук А. А. Бондаренко за предоставленную фотографию и право ее безвозмездной публикации.

About the authors

S. G. Zhuravskii

The Federal State Budget Educational Institution of Higher Education “The Pavlov First Saint Petersburg State Medical University” of Minzdrav of Russia

Email: s.jour@mail.ru

S. G. Goncharova

N. A. Semashko National Research Institute of Public Health

M. V. Poddubny

N. A. Semashko National Research Institute of Public Health

References

Statistics