Full Text

«Золотая осень Средневековья», его закат, была противоречивой и неоднозначной эпохой. Неслыханный подъем человеческого духа, заря Возрождения, с одной стороны, с другой - жестокость, кровопролитие, смерть в разных ее обличьях,- все это составляло неотъемлемую часть эпохи, когда в муках рождались новый мир и новое общество. Старина медленно, по капле, почти неощутимо, уходила в прошлое, однако эта перемена все равно ощущалась, пусть и на уровне подсознания. Осознание неизбежности ухода старого доброго мира, понятного и в каком-то смысле уютного, обжитого, наполняло души людей страхом перед грядущим. Человек «осени Средневековья» жил в постоянном страхе перед ним, тем более что его приход ассоциировался, как правило, с приближением Страшного Суда. Естественно, «будучи уверен, что последние времена не за горами, человек обостренно реагировал на происходящее, видя в каждом „знамении“ намек на грядущие бедствия, в каждом бедствии - штрих создаваемой на его глазах всемогущим небесным художником грандиозной картины крушения мира»,- писал отечественный исследователь [1]. Отнюдь не случайно летописец, описывая небесное знамение («бысть знамение: месяц сентября в 23 день, в 1-м час дни, възшедшу солнцу, и прииде туча с западныа страны к востоку скоро велик велми, аки тма, и помрачи свет дневный до третиаго часу; и толь бысть темно, яко в осеннюю темную нощь… инде же огненыа облацы хожаху, и искры падаху на землю и зажигаху» и «не доведяху людие, что сие есть, и бысть скорбь и туга велиа в людех»), случившееся в 1385 г., восклицал: «Толь страшно и грозно бысть, яко второе Христово пришествие мнети всем» [2]. Небесные знамения, погодные аномалии, регулярно накатывающиеся волны голода и мора, войны и кровопролитие,- все это, как писал отечественный историк Н. С. Борисов, вызывало всплеск религиозной экзальтации и ожидания наступления Антихриста [3], ибо что, как не это, яснее ясного говорило о том, что «последние времена» уже на дворе? Конец XIV - начало XV в. в русской истории были богаты такими мрачными предзнаменованиями. Не проходило и года, чтобы природа не показала человеку, насколько он ничтожен перед ее могуществом и насколько он слаб и немощен, насколько легко может прерваться его жизнь. Возьмем, к примеру, первое пятилетие XV в. (с 1401 по 1405 г). 1401 г. ознаменовался мором в Смоленске, а в августе «явишася столпи, а конец их в верху аки кровь, и бяше страшно видети», в октябре же «помрачися солнце и бысть тма, и потом солнце явися, кровавыа лучи изпущающе з дымом». В следующем году летописцы отметили, что сначала на небе явилась комета - «звезда не мала, аки копейным образом, верхоу же е аки лоуч сияше», затем «бысть знамение в солнце: явишася аки три солнца, от нихъже изхожашу лучи сини, зелены, багряны, аки дуга», потом было знамение на луне («крест велик зело»), а в октябре - «копие огненно превелико зело» в ночном небе. По весне было маловодье, а лето 1403 г. выдалось чрезвычайно сухим. 1404 г. запомнился людям чрезвычайно дождливым летом и неполным лунным затмением, 1405 г. обошелся без грозных небесных знамений, но зима выдалась бесснежной, а лето ознаменовалось сильнейшими грозами [2-6]. Как считали отечественные исследователи Е. П. Борисенков и В. М. Пасецкий, «период 1400-1480 гг. отмечается как один из самых неблагоприятных в Европе», поскольку «он характеризовался большой неустойчивостью погоды и повышением частоты климатических аномалий» [7]. Наибольший урон от этих пертурбаций несло сельское хозяйство, и ослабленное регулярно повторявшимися недородами и голодовками население становилось особенно уязвимым перед лицом эпидемических заболеваний [8], которые с не меньшей регулярностью поражали Европу. Стоит ли после всего этого удивляться словам летописца, который, описывая явление кометы, писал, что «се же является грех ради наших» и предвещает «гладове, и мятежи, и пагоубы, и троусы велицеи по местем, и страхованиа в мори, все же начало болезнем (выделено нами.- Авт.)…» [4]? Мы не случайно выделили именно эти слова летописца. Мор во всех его проявлениях выступал одним из явных признаков «последних времен», и удивляться этому не приходится, памятуя о том уроне, который нанесла обществу Руси, Европы, Азии великая чума середины XIV в. Эта эпидемия несколькими волнами опустошала русскую землю на протяжении второй половины XIV в., затем на время приутихла и снова напомнила о себе в начале XV в., подтверждая тем самым «репутацию» тех десятилетий как «последних времен». Вместе с тем чума начала XV в., нанесшая немалый урон русским городам и весям, осталась малоизвестной. Это, очевидно, произошло потому что на фоне «Черной смерти» середины предыдущего столетия она все же не произвела на книжников того впечатления, которое произвело предыдущее «Божие посещение». Они отнеслись к этому несколько более сдержанно, хотя красочных и эмоциональных описаний новой волны чумы в летописях достаточно [2, 4, 6, 9]. Впрочем, стоит отметить мнение М. В. Супотницкого и Н. С. Супотницкой, которые в очерках по истории чумы отмечали, что чумные эпидемии XV в. отличались от «Черной смерти» смещением акцента с легочной, чрезвычайно смертоносной формы болезни на менее тяжелую бубонную [10]. Это может служить одним из объяснений, почему эпидемия конца 10-х - начала 20-х годов XV в. была воспринята книжниками более сдержанно, чем предыдущая волна болезни. Историки, в том числе исследующие историю медицины и болезней на Руси и в России, также не слишком заостряют внимание на этой чуме (точнее, нескольких ее волнах). Пожалуй, наиболее пространный рассказ о ней содержится в классической работе К. Г. Васильева и А. Е. Сегала «История эпидемий в России» [11]. Из современных работ, в которых упоминается эта эпидемия, заслуживают упоминания биография Василия II авторства Н. С. Борисова и исследование об эпидемиях чумы в Золотой Орде и прилегающих к ней странах [12, 13]. Зарубежные авторы, уделяя основное внимание великой чуме XIV в., об этой новой ее волне пишут меньше и вообще не затрагивают ее историю на Руси в первой половине XV в. [14]. Поэтому имеет смысл еще раз вернуться к данной теме, тем более что в нашем распоряжении есть достаточно источников, позволяющих точно осветить картину нового пришествия чумы на Русь в первой четверти XV в. На наш взгляд, стоит уделить внимание изучению истории эпидемий. Это обусловлено прежде всего их значением для древних и средневековых обществ, которые было более серьезным, чем сегодня. Если в наши дни коронавирусная пандемия способна нанести колоссальный экономический и финансовый урон и при высоком уровне развития медицины привести к немалым человеческим жертвам, то в те времена ущерб физический и моральный был гораздо более существенным. Его величина была тем более значительной, если принять во внимание факт, что и экономика, и само общество зависели от природных условий. При благоприятных условиях общество процветало, хозяйство развивалось, при неблагоприятных - недалеко было до глубочайшего социально-экономического и политического кризиса и даже гибели. Для исследования эффекта, который оказывали на средневековое общество эпидемии чумы (едва ли не самой смертоносной болезни), на наш взгляд, лучше всего годится «энвайроментальный» подход, который получил развитие в западной гуманитаристике в последней трети минувшего столетия. Как писал один из современных «энвайроменталистов» Л. Томмен, в задачу «environmental history» входит прежде всего изучение особенностей взаимодействия окружающей среды и общества в прошлом, а также восприятие и интерпретация их современниками [10, 15]. Подобного рода определение предмета и объекта «environmental history» представляется наиболее подходящим, поскольку, приступая к описанию средневековых эпидемий, мы обращаемся прежде всего к нарративным источникам (в нашем случае - к летописям), по определению носящим субъективный характер. И средневековый книжник, отнюдь не стремясь к фотографической точности в описании событий, свидетелем которых он был, ставил перед собой не те цели, какие ставит современный исследователь. Для него важным было (в нашем случае) представить своим потенциальным читателям некое назидательное чтение, способное произвести необходимый моральный эффект и наставить их на путь истинный. «Черная смерть», посетившая Русскую землю в первой половине 50-х годов XIV в. и не покидавшая ее до конца столетия [16], после некоторой паузы снова появилась на Руси в самом начале XV в. Согласно летописям, в 1404 г. во Пскове объявилась эпидемия (по всем признакам - бубонной чумы), занесенная из Ливонии: «мряхуть первое малыя дети, и по том старыя и младыя мужеск пол и женеск; а знадба бяше сицева: аще кому где явится железа, тои на другии день или на трети оумирааше, а редки воставаше в тои болезни». Опустошив Псков и его пригороды, мор перекинулся на Новгород, а оттуда ушел в Тверь, далее поразил Торжок, Дмитров и Москву, прокатившись «по всим Руским волостям» [5, 6]. Это «Божие посещение» стало первым звонком, возвестившим о готовящемся явлении на Руси новой волны «Черной смерти». После «мора» 1404 г. несколько лет прошли относительно спокойно, если не считать отдельных вспышек заболеваемости, как это было в 1408 г. [2, 17], когда по городам и волостям северо-восточной Руси прокатилась эпидемия неясной природы [18]. Ряд исследователей склоняются к тому, что это была, видимо, вспышка чумы (легочной, ибо в ряде летописей говорится о том, что «мор бысть на люди по многим странам коркотою»?), однако есть и иная точка зрения, что это могла быть эпидемия гриппа или сыпного тифа [11, 13]. Троицкая летопись дает единственное более или менее полное описание симптомов этой болезни, которые явно отличаются от классических чумных: «Первое разболится человек в руце и в нозе прикорчить и шею скривить и зубы скрегчеть и кости хрястять и съставы в нем троскотаху, кричит, вопит; у иных же и мысль изменится и ум отымется; иные одни день поболевшее умираху, а иные полтора дни, а иные два дни, а иных бог миловаше: поболевшее 3 дни и 4, и паки здравии бываху» [17]. Не обошлось без новых природных аномалий и небесных знамений, как в декабре 1411 г., когда «полете от града от Кашина змий велик зело и страшен, дыша огнем, и летяше от востока к западу к некоему озеру» [2]. Вслед за ними в 1414 г. прозвучал второй звонок - по всей Русской земле прокатилась неизвестная эпидемия (грипп?) [11]. «Того же лета болезнь была кристианом тежка зело,- записал летописец на память потомкам,- костолом по всей земле Русской» [2]. Одним словом, обстановка была гнетущей: мор, глад, нашествие иноплеменных (нашествие Едигея на Москву зимой 1408/1409 гг.), сильнейшие морозы, засухи, бури, грозы и небесные знамения. Было от чего прийти к мысли о том, что последние времена близко. Подтверждая эти мрачные мысли, спустя 3 года после «костолома» 1414 г. на Русь пришла новая беда. Зима 1416/1417 гг. выдалась чрезвычайно суровой, по словам книжника, «мнози люди от мраза изомроша» [19]. Летом же на Руси началась эпидемия - «мор бысть страшен зело на люди» [2]. По установившейся традиции он начался во Пскове, а затем в Новгороде, оттуда перекинулся на их пригороды - на Ладогу, Старую Руссу, Порхов и Торжок. Опустошив тамошние волости, «мор велик железою», двигаясь по наезженным трактам и тропам вслед за купеческими обозами, богомольцами и рядовыми путниками, двинулся на Тверь и оттуда дошел до Дмитрова, где, судя по летописным записям, остановился и не пошел дальше. Очевидно, с началом зимы эпидемия пошла на спад [19, 20]. Симптомы болезни («Настасьин мор» - так назвали ее книжники) четко фиксируются книжниками («преже яко рогатынею ударит и явится железа, или начнет кровию хракати и потом дрожь имеет и огонь ражьжет по всем суставам человеческим естественым», «железа же не единаче: иному на шеи, другому же на стегне, овому же под пазухою, и под скулою, и за лопаткою, и в паху, и в иных местех телесных» [9, 21]) и позволяют предположить, что перед нами бубонная чума. Правда, здесь стоит отметить, что подробные и красочные описания эпидемии сохранились, как правило, в позднейших летописях. Видимо, составители этих сводов, заимствуя описание мора из ранних списков, добавляли к картине бедствия краски, взятые из описаний мора середины XIV в., благо общие симптомы болезни совпадали: воспаление лимфатических узлов («железа») как один из наиболее симптоматичных признаков болезни было и там и здесь. Летописец, живописуя картины мора, рисует нам мрачную картину: «Умножися мертвых во градех и в селех, понеже не успеваху живыи мертвых опратывати, ниже доволни бываху здравии болящим послужити, нъ един здравый десятерым болеем на потребу да послужить: на всяк же день умираху толико, ко не поспеваху погребати их в день до захожения солнечного, и во дворе ином един человек остася, и в ином едино детище, а дворы инеи мнози затворени была пусть» [22]. Болезнь не щадила ни старого, ни малого, перед ее лицом были все равны: клирики, миряне, простой народ, знать (в том же Новгороде от мора скончались «в мнишьском чину» два посадника), так что была «туга живым по мертвым» [21]. Отметим, что в 1417 г. внезапно скончался молодой наследник великого князя московского и владимирского Василия I князь Иван Васильевич [23], и логичным представляется связать его скоропостижную кончину с мором, который терзал в это время русскую землю. Лечения от болезни не было, и жителям тех мест, которые оказались поражены мором, оставалось лишь молиться, приносить обеты да уповать на милость Божию. Так, в Новгороде архиепископ Симеон со всем освященным собором устроил крестный ход и «со хрестияны, с кресты, обходи около всего Новагорода, и по многим церквам, и по манастырем, моляся Богу и пречистеи его матери, и всем святым о престати гнева Божия», после чего рядовые новгородцы поставили две церкви: Св. Анастасии и Св. Ильи. Точно так же поступили и новоторжцы, также воздвигшие церковь Св. Афанасия во избавление от мора, и псковичи с тверичами, и жители ряда других городов [2, 21]. Однако воздвигнутые церкви и принесенные обеты возымели, как скоро убедились те же новгородцы, лишь кратковременное действие. Небесные знамения не прекращались, предвещая новые испытания. 9 апреля 1419 г. в Новгороде случились сильнейшая буря, ливень и гроза, и «от того страха потрясеся земля, и людие ниць падоша» [4]. Напуганные грозным природным явлением новгородцы (и не только они) ждали следующей напасти, и она не замедлила явиться. По осени 1419 г. по Русской земле (и снова не только в Новгороде и Пскове, но «наипаче же на Костроме, и в Ярославле, и в Юрьеве, и в Володимере, и в Суздале, и в Переяславле, и в Галиче, и на Плесе, и в Ростове»; началась болезнь в Костроме в начале сентября «на Оуспение святыя Богородица») прокатилась новая волна мора («паки силен и страшен мор бысть»), так что «стоаше жито на нивах пусты, жати некому» [2]. Представляет интерес рассказ псковского летописца об этой волне мора. Согласно его сведениям, эпидемия чумы («мряху тогда жолозою») началась в городе «от спасова дни», т. е. 1 августа, и длилась во Пскове, его пригородах и по селам до Крещения Господня, т. е. до 6 января следующего года. Первыми жертвами эпидемии стали дети (как и в ходе эпидемии 1404 г.), «и потом юноша и девы и мужи и жены». Умирали от болезни и старики, но, обратил внимание книжник на особенность этого мора, они на этот раз «мряху, но мало» [24]. Пришла же эпидемия, по его словам, из Ливонии, из Дерпта (Юрьева русских летописей). Отметим, что вместе с мором пришли ранние снега и морозы, не давшие собрать урожай, так что вслед за мором пришел голод и «мало людий во всей Русской земле остася от мору и от меженины» [2, 18, 19, 23, 25]. Неблагоприятные природные условия вкупе с мором 1419/1420 гг. привели к тому, что голод растянулся на несколько лет. В летописях отмечалось, что «глад бысть по всеи Русской земли», «люди людей ели и собачину ели» и «всякую мертвечину» и в 1420 г., и в 1421 г., и в 1422 г., и в 1423 г., и в 1424 г. [5, 18, 23]. Ослабленное и изрядно прореженное голодом население русских городов и деревень в значительной степени утратило сопротивляемость перед новым пришествием «мора», так что удивляться тому, что по осени 1420 г. в ряде городов «поча быти болезнь коркотная» [19, 25], не приходится. Что это была за болезнь, неясно (можно предположить, что речь идет об эрготизме), но летописцы не слишком распространяются относительно ее природы и последствий; можно предположить, что она не нанесла большого урона, и, похоже, ее нельзя считать чумой. Однако «царица грозная чума» не ушла, а затаилась и выжидала удобного момента для того, чтобы начать свое смертоносное шествие по Русской земле. Ее явлению снова предшествовали небесные знамения, как, например, случившееся в Новгороде 19 мая 1421 г., когда на город «туча велик взыде… с полудне с громом страшным и с шумом великим в полунощи молнии же блистающее, якоже и прозрети немощно бе, яко бо чающее людем ожженном бытии от огня сего, понеже бо и туча она пришед над град ста и изменися от дожденосиа на огненное видение» [25]. Наученные горьким опытом новгородцы (да только ли они?) не сомневались в том, что за этим знамением придут новые беды. И они вскоре воспоследовали: за трехлетним голодом пришла новая волна чумы. Ее приход летописцы дружно датируют одним и тем же годом - 6933 от сотворения мира (1424/1425 гг.). Так, во Псковской 2-й летописи по этому поводу было записано, что «того же лета с Ильина дни бысть мор в Пскове и по пригородом, и по всеи волости псковскои, и в Новегороде, и по всеи волости их, а ви мряху единою болезнию жолозою, и мряху от Ильина дни и до Крещениа господня; и тако преста мор» [24]. Ей вторит составитель 1-й Псковской летописи, который под тем же 6933 г. писал о начавшемся в городе море: «мроша люди во граде и по всеи области Пъсковскои железою». «Преста» же этот мор на Крещение уже в следующем, 1426 г. [5]. Описание начавшейся во Пскове эпидемии не оставляет сомнений в том, что это была бубонная чума («болезнь железою»), которая началась в конце июля (Ильин день приходится на 20 июля), а завершилась в начале следующего года (Крещение Господне в церковном календаре датируется 6 января), т. е. она длилась почти полгода. Сообщает неизвестный псковский книжник и такую любопытную подробность: наместничавший во Пскове князь Федор Патрикеевич, сын знатнейшего князя Патрикея Наримонтовича, потомка Гедимина, брат князя Юрия Патрикеевича, женатого на дочери московского и владимирского великого князя Василия I, со всем своим двором и семьей, испугавшись эпидемии, 22 августа 1425 г. спешно покинул Псков и бежал в Москву, но и там не уберегся от болезни и скончался вскоре по приезде в столицу Московского княжества. Князь Федор зря поспешно отъезжал в Москву: судя по летописным свидетельствам, в Москве, равно как и в ряде других городов, эпидемия, занесенная «из Немец», началась даже раньше, чем во Пскове. Так, в Симеоновской летописи говорится, что в 6933 г. «с Троицина дни почять мор быти на Москве, а пришел от Немец в Псков, и оттоле в Новегород, также доиде и до Москвы и на всю землю Рускую» [25]. Об этом же пишет и Никаноровская летопись, также относя начало эпидемии в Москве к Троицыну дню, который в этом году приходился на 27 мая [18]. Чем можно объяснить этот двухмесячный разрыв между началом эпидемии во Пскове и в Москве, неясно. Можно лишь предположить, что, начавшись в конце весны на северо-западе (и во Пскове, и в Новгороде, и в Твери, где местный книжник также записал, что в городе «мор силен» начался в Ильин день [26]), эпидемия приняла массовый характер в середине лета, тогда как в Москве - несколько раньше (нельзя исключить, что это было как-то связано с погодными условиями и раньше наступившим в Москве и Подмосковье теплом). Эпидемия имела, судя по всему, серьезный размах. Если предыдущие ее волны практически не затрагивали верхние слои общества (в летописях нет однозначных упоминаний об их смерти от мора, за исключением, быть может, сына и наследника Василия I Ивана), то сейчас ситуация переменилась в худшую сторону. Серьезные потери понес тверской княжеский дом. По всему выходит, что от мора 22 мая 1425 г. умер сначала великий князь тверской Иван Михайлович, спустя 5 мес - его сын Александр, унаследовавший от своего отца великокняжеский венец (умер перед Дмитриевым днем, который приходится на 26 октября), затем и его сын Юрий Александрович (умер на Юрьев день, который приходится на 26 ноября). Также затронула чума и московский княжеский дом. По осени 1425 г. один за другим из жизни ушли сразу три сына героя Куликовской битвы Владимира Андреевича Храброго - Андрей Владимирович, Ярослав Владимирович и Семен Владимирович [18, 25, 27]. В 1426 г. болезнь продолжилась. «В лето 6934 мор бысть велик в Пскове и в Новегороде Великом, и в Торжьку и в Тфери на Волоце и в Дмитрове, и на Москве, и в всех градех Русских и селех»,- записал составитель Симеоновской летописи, переписывая сведения из более ранних летописных сводов [18, 20, 25]. Если исходить из особенностей летоисчисления на Руси в то время, речь шла об осени 1425 г.- зиме 1426 г., так что когда летописцы писали о том, что в лето 6934 «мор преста» [21, 22], то имелось в виду, что зимой 1426 г., в зимние холода, он сошел на нет. Произошло это, если исходить из сведений псковских летописей (как уже было отмечено выше), в январе 1426 г. Испытания, которые обрушились на Русскую землю в 20-х годах XV в., на этом не закончились. Чума в начале 1426 г. «преста», однако на смену ей пришла новая напасть: летописи дружно сообщают, что 6935 г. (1426/1427 г.) ознаменовался еще одной волной мора. «Мор бысть велик в градех русских», болезнь добралась и до северных городов Вологды и Белоозера [18, 20, 25, 28]. А Софийская вторая летопись добавила к этому сообщению одну небольшую, но значимую деталь: в тот год в городах и селах люди «мерли прыщом», на этот раз речь шла об оспе. Эпидемия сразу приобрела большой размах («на Москве почалься мор злеи первого»), так что великий князь Василий II с семейством поторопился отъехать из столицы от греха подальше в Гжель [6]. Отметим, что новый мор унес жизнь князя Василия Владимировича, еще одного, последнего, сына Владимира Храброго [25]. От него же, судя по всему, умерли игумен Кирилло-Белозерского монастыря Кирилл и ростовский епископ Дионисий, а 22 февраля 1427 г. - сын Дмитрия Донского Петр Дмитриевич [29]. Заключение Первые три десятилетия XV в. в истории Русской земли выдались чрезвычайно сложными с точки зрения природно-климатических и эпидемиологических условий. Малый ледниковый период был в самом разгаре, и неблагоприятные природные явления - суровая зима или дождливое лето, с поздними и ранними заморозками и бурями - мало способствовали успешному ведению сельского хозяйства, что не раз вело к продолжительному и опустошительному голоду. А там, где побывал одни из четырех всадников Апокалипсиса, недолго было ждать другого - мора. Ослабленное голодом население не имело сил сопротивляться болезням, они неизбежно вели к большим опустошениям и в городах, и в селах по всей Русской земле. Главной «гостьей» в это время оставалась чума. После краткого перерыва она вновь объявилась в Русской земле в 1404 г., а затем приходила еще несколько раз. Наиболее опустошительными ее приходы стали в 1417/1418 гг. (так называемый «Настасьин мор») и 1419/1420 гг., а также в 1424-1426 гг. Эпидемии чумы перемежались иными смертоносными болезнями: двумя волнами гриппа (?) в 1408 и 1414 гг. и черной оспой в 1426/1427 гг. Практически все эти болезни имели одну общую черту: начавшись в конце весны - начале лета, они растягивались на все оставшееся время года и заканчивались в начале следующего года во время суровых январских морозов. Примечательно также, что практически все они так или иначе пришли с запада, из Литвы либо из Ливонии (в большинстве случаев). Отсюда и направление их движения вдоль торговых трактов: сначала Псков, затем Новгород, города северо-западной Руси (Тверь и Торжок), после чего болезнь наносила удар по сердцу Русской земли Москве и замосковным городам, затрагивая порой северные города и волости. Сегодня трудно представить, насколько велик был урон, нанесенный этими несколькими волнами мора. Эмоционально окрашенные сообщения летописцев позволяют составить лишь самое общее впечатление относительно того, какое воздействие оказали эти эпидемии на сознание общества, составить представление относительно ареала, затронутого мором, и его характера. Лишь по косвенным признакам (числу умерших от болезни представителей высших слоев общества - княжеской и церковной элиты) можно составить представление относительно уровня смертности от болезни. Эти косвенные свидетельства позволяют предположить, что по своим последствиям чумные (и иные) пришествия первых десятилетий XV в. если и уступали великой «Черной смерти» середины предыдущего столетия, то не слишком сильно. Однако общество, пережив «Черную смерть» и ее возвратные волны во второй половине XIV в., в известном смысле свыклось с мыслью о том, что чума - это надолго и всерьез, поэтому восприятие возвращения чумы в начале XV в. было уже менее эмоциональным, нежели первого ее прихода. «Чему быть, того не миновать»,- подобное фаталистическое отношение к болезни, похоже, позволяло обществу пережить новое «Божие посещение», несмотря на все его разрушительные последствия. Исследование не имело спонсорской поддержки. Авторы заявляют об отсутствии конфликта интересов.

About the authors

V. V. Penskoy

The Federal State Autonomous Educational Institution of Higher Education “The Belgorod State National Research University” of the Minobrnauka of Russia

Email: penskoy@bsu.edu.ru

T. I. Lipich

The Federal State Autonomous Educational Institution of Higher Education “The Belgorod State National Research University” of the Minobrnauka of Russia

A. V. Bovkunova

The Federal State Autonomous Educational Institution of Higher Education “The Belgorod State National Research University” of the Minobrnauka of Russia

O. S. Borisova

The Federal State Autonomous Educational Institution of Higher Education “The Belgorod State National Research University” of the Minobrnauka of Russia

References

Statistics