Full Text

Внутренние оценки и суждения участников фармацевтического рынка более разнообразны, чем у внешних наблюдателей. Они высказывались в «ключевые» для истории фармацевтической отрасли моменты: во время дефолта или обострения отношений с регулятором, в ситуациях конкуренции. Эти ситуации провоцировали высказывающихся на «проговорки» и преодоление самоцензуры. Судя по признаниям фармбизнесменов, до середины 1990-х годов лучше других чувствовали себя оптовые торговые структуры. В этом плане характерным является ответ на вопрос о том, насколько выгодно торговать лекарствами, президента дистрибьюторской компании «Экохелп» Олега Моисеенкова. «Выгоднее, чем водкой, - сказал он. - Себестоимость лекарства колеблется от 4 до 20% его цены, акцизов нет, а в ряде случаев есть даже налоговые льготы» [1]. Действовавшая система налогообложения, применявшаяся одинаково как для торговли, так и для производства, запрограммировала то, что вложение денег в торговый оборот приносило самую большую прибыль. А внутри еще более выгодными были инвестиции в оптовую реализацию, для которой характерна быстрая оборачиваемость товаров и финансовых ресурсов и, следовательно, доходность [2]. Кроме того, финансовый успех первым предпринимателям принесли те инфраструктурные сбои, о которых скорбели государственные чиновники и журналисты: отмена с 1994 г. ограничений на торговые надбавки для поставщиков «первой руки», слабый контроль за выполнением постановлений по ценообразованию, скудная информация о ценах на лекарства и слабая конкуренция [3]. Но именно эти слабости и сбои породили приток капитала в оптовую торговлю лекарствами и бурный рост российских дистрибьюторов. Если к концу 1995 г. число промышленных предприятий и аптек по сравнению с 1992 г. изменилось незначительно, то число оптовых организаций выросло с 88 до 3,5 тыс., число складов - с 92 до 3,4 тыс. [3]. От совсем маленьких, обеспечивающих ассортимент в одно-десять наименований, арендующих комнаты в подвальных помещениях аптек и имевших из оборудования только один холодильник, до по-настоящему крупных игроков, строивших собственные современные склады и обеспечивавших ассортимент от 1 тыс. наименований лекарственных средств. Однако с 1996 г. бурный рост оптовиков стал замедляться. А в тех регионах, где удалось создать конкурентную среду и хотя бы отчасти ликвидировать дефицит информации о лекарствах и ценах на них, началось даже встречное движение. Так, в Москве создание Центра информации и маркетинга Департамента фармации, выпуск газеты «Московские аптеки» с публикацией информации о наличии лекарств в аптеках и предложениях дистрибьюторов, а также усиление контроля за работой фармацевтических организаций привели к тому, что из 1500 оптовиков, работавших в городе в начале 1995 г., к концу 1996 г. осталось только около 500 [4]. Лидеры оптового звена были те же: ЗАО «ЦВ Протек», ЗАО «Фарма Инвакорп», ЗАО «Экохелпфарм», ЗАО «Интерлизинг», ЗАО «СИА Интернешнл», ОАО «Фармимэкс», ООО «Биотэк». Что касается розничной торговли, то, как сказано выше, в первые годы рыночных реформ аптеки попали в достаточно сложную ситуацию. Резкий рост цен на лекарственные средства (к началу 1995 г. - в 2000 раз), недостаточная индексация оборотных средств, недоступность банковских кредитов и установленные размеры торговых надбавок, не позволявшие покрыть даже издержки обращения, привели к фактическому банкротству аптечной сети. Часть аптек, особенно в малых городах и сельской местности, были вынуждены закрыться. По свидетельству директора по маркетингу и развитию ЗАО «Время» Алексея Славича, для подавляющего большинства оставшихся на рынке аптечных учреждений «едва ли не решающим фактором бизнеса» в эти годы стали «комиссионные наличными от поставщиков» [5]. Только по мере роста товарных кредитов, предоставлявшихся зарубежными производителями, и возникшей после 1994 г. возможности устанавливать необходимые для положительной рентабельности торговые наценки аптеки стали выбираться из долгов. В качестве примера можно привести государственное предприятие «Татарстанфармация», контролировавшее сеть из 197 аптек. В 1993 г. дотация ее аптечным учреждениям составляла 44% к размеру общего товарооборота. В мае 1994 г. «Татарстанфармация» своим приказом установила предельную наценку республиканского аптечного склада в 25%, торговую надбавку для аптек - в 60%, и уже к концу 1994 г. «Татарстанфармация» стала прибыльной. Последнее позволило уже в 1995 г. снизить среднюю торговую надбавку сначала до 41,7%, а затем и до 31,8% [6]. Московские аптеки добивались успеха иначе, в основном за счет потока лекарственного импорта в столицу и через столицу 30. В январе 1998 г. в Москве функционировали 573 аптеки, что составляло 3,4% общего числа аптек в России, при этом их товарооборот составлял около 30% оборота всех российских аптек [2]. С 1992 по 1997 г. месячный товарооборот средней столичной аптеки увеличился с 3 тыс. до 100 тыс. долларов США, т. е. в 33 раза. До кризиса 1998 г. аптеки прочно удерживали объемы продаж, превышающих 1 млн долларов в год. Это значительно больше, чем оборот в аптеках крупных городов многих зарубежных стран. Участники рынка считали привилегированное положение российских аптек ненормальным для рыночной экономики. В 1998 г. в газете «Коммерсант» президент компании «Экохелп» Олег Моисеенков ответил на вопрос о статусе российских аптек: «Это временщики на рынке. Им очень удобно жить. Они ни в чем не заинтересованы. Нужен закон о частных аптеках. На Западе человек имеет право получить аптеку, только если он фармацевт. Он полностью отвечает за нее - и морально, и материально. А наша аптека подписывает контракт с комитетом фармации, вроде как она перед комитетом отвечает, но практически она делает все что хочет. Пока все будет так оставаться, у нас не будет нормального фармацевтического рынка» [1]. В 1996 г. в России одна за другой стали появляться первые коммерческие сети, объединявшие от нескольких до десятка и более аптек - «Мультифарма», «Фармакон», «Фармимэкс», «Лиат-Натали», «Балчуг-Фарма», АО «Время», «Экофарм», «Экохелпфарм» [4]. Появление сетей породило конкуренцию. Так, если в 1992-1993 гг. о конкуренции никто не говорил, то в 1997 г. ее наличие как негативного фактора работы отметили руководители 4/5 аптек. Большой вклад в негативный социальный образ фармы внесли взаимные обвинения российских и зарубежных производителей лекарств. В пылу конкуренции они обвиняли друг друга в этических и правовых нарушениях, пугали чиновников и пациентов и все вместе ругали состояние российского фармрынка. Отечественные производители упрекали иностранных коллег в агрессивной маркетинговой политике. По словам владельца коммерческой фармацевтической фирмы ПХО «Восход» Олега Цейтлина, западные компании подменили кропотливую работу по продвижению своих товаров «формированием спроса путем покупки „лидеров мнения“ и „принимателей решений“ разной величины», т. е. российских чиновников. А работу с дистрибьюторами они свели «к впихиванию в них максимально возможного количества товара путем предоставления необеспеченного товарного кредита» [7]. Президент ассоциации «Росмедпром» Ю. Калинин отмечал, что российские производители, не обладавшие столь значительными рекламными бюджетами, не могли выдержать конкурентную борьбу и были вынуждены постоянно обращаться к государству за помощью. Для лоббирования интересов крупнейшие отечественные фармацевтические компании в 1995 г. создали Ассоциацию коммерческих фармацевтических организаций «ФармАсК». Среди ее учредителей были ЗАО «ЦВ Протек», ФАО «Ферейн», АО «Лиат-Натали», Компания «Интерлизинг», ГП «Фармкоптево», АО «Фармимэкс», ГП «Аптечный склад № 1», АО «Росфармация», АО «Акрихин», АО «Торговый дом „Лекарства России“», АО «Мособлфармация», ООО «Биотек» и др. В 1998 г. российские бизнесмены ждали обсуждения в Государственной Думе закона о биомедицинской этике. Примечательно, что его назначение виделось не в саморегуляции фармрынка. Олег Моисеенков уверял, что закон необходим, чтобы защитить бедных предпринимателей-россиян от иностранных пришельцев с большими деньгами. Это против них должна работать этика. Между прочим, он рассказал журналистам о безответственности и опасной для здоровья русских людей торговой политике иностранных конкурентов, в частности о борьбе компаний Stearling Health и UPSA, так называемой войне панадола и эффералгана. Обе компании сильно вложились в рекламу, благодаря которой каждый россиянин знал названия их препаратов. «Никто не понимает, - уверял владелец „Экохелпа“, - что эффералган и панадол - это одно и то же, покупают в аптеке и то, и другое. И это соответствует затратам производителей на рекламу. Но это относительно безобидный пример. Ведь бывает, что фармакомпании раскручивают малоприемлемые препараты» [1]. Информант рассказал о вторжении на российский рынок французского препарата изолипам: «Да, холестерин ты снизишь, но выживешь ли вообще - вопрос. Теперь это лекарство повсеместно изымается» [1]. Рассказывая чиновникам и читателям страшные истории о злоупотреблениях фармкомпаний и создаваемых ими рисках для жизни и здоровья российских потребителей, отечественные производители хотели прежде всего оградить себя от конкуренции, например добиться введения заградительных таможенных пошлин на ввоз иностранных лекарственных средств. Публичными выступлениями, официальными обращениями и личными убеждениями они подвигли-таки российскую бюрократию к политике протекционизма. В 1995 г. таможенные пошлины были подняты, хотя и не так радикально, как просили отечественные промышленники. Алармическая тактика имела и оборотную сторону. Потребители, в том числе чиновники, были напуганы их рассказами и разоблачениями и не доверяли всей фарме в целом. Популярная в те годы газета «Коммерсант» изобиловала хлесткими названиями, пугающими читателей: «Нанесите себе двойной удар», «Страна занялась самолечением», «Таблеточные войны». Западные производители вели себя более осторожно. Для лоббирования интересов иностранных инвесторов в 1994 г. была создана Ассоциация международных фармацевтических производителей (AIPM). Публичные высказывания и претензии ее представителей касались в основном экономических и правовых вопросов. Иностранные фармбизнесмены напоминали российским коллегам, что они и так имеют на своем рынке большие привилегии. Действительно, сумма льгот для российских производителей по налогам на прибыль, НДС и налогу на имущество составляла в 1997 г. более 2 трлн руб. Кроме того, российская медицинская промышленность получала от государства безвозвратные кредиты, в результате чего вышла на уровень рентабельности в 34%, в то время как средняя доходность фармпроизводств в европейских странах составляла всего 4% [8]. Другой аргумент западных инвесторов состоял в том, что российские производители, выпуская почти исключительно дешевые и малоэффективные копии устаревших западных препаратов, создали рынок дженериков, пробиться на который с эффективными патентованными лекарствами было почти невозможно. По маркетинговым данным западных производителей, в 1990-х годах им этого сделать так и не удалось. Продажи патентованных лекарственных средств, например, в 1997 г. составили всего 4,04% по стоимости и 0,42% по объему продаж. Из этого количества на долю западных производителей патентованных лекарственных средств пришлось 2,3% по стоимости и 0,1% от объема продаж [9]. Судя по этим данным, главной причиной роста расходов на лекарственное обеспечение были отнюдь не дорогие патентованные препараты. Западные производители в печати и в обращениях к чиновникам жаловались на несоблюдение в России патентного законодательства и отсутствие практики судебного преследования нарушителей интеллектуальной собственности. Такая правовая культура может быть объяснена тем, что до 1992 г. в России патентное право не распространялось на химические вещества. В результате, например, у компании Merck Sharp & Dohme Idea возникли проблемы с выведением на российский рынок препарата для лечения гиперплазии предстательной железы Проскар, находившегося под патентом до 2007 г. Препятствием стало наличие в России индийского аналога Финаст, который был в три раза дешевле [9]. В этой информационной войне российские журналисты брали сторону то одних, то других, играя роль защитников прав потребителей. «Руководители нашего здравоохранения пытаются внушить россиянам минимум две неправды, - утверждала редакция журнала „Огонек“, - что в России создан цивилизованный лекарственный рынок и что у отечественных его участников нет никаких других интересов, кроме здоровья людей. На самом деле сегодня в России легче умереть, чем отыскать нужное и не опасное для здоровья лекарство» [10]. Коллегам вторил журнал «Ремедиум». Обличая отечественных лоббистов протекционистских льгот, журнал писал: «Мы были бы не мы, если бы не протащили пункт об ограничениях на ввоз в Россию тех лекарств и субстанций (это что-то вроде полуфабрикатов для лекарств), которые в достаточной мере производятся в России. Кто и как будет определять эту „достаточную меру“ - опять ни слова, значит, простор для произвола широчайший» [10]. Все предприниматели пугали друг друга, ругали регуляторов и жаловались на медийщиков, которые писали о безумных прибылях фармы. В интервью «Ремедиуму» И. Ф. Рудинский, владелец одной из крупнейших дистрибьюторских компаний, говорил о социально искаженном в России образе фармы: «К примеру, существует популистская теория, что оптовые фирмы завышают цены. Получают непропорционально большую часть общего дохода от оборота лекарств. Но чистая доходность после вычетов всех издержек по оптовым кампаниям в фармсекторе сейчас держится примерно на отметке 3-3,5%. Это мало» [11]. Он уверял, что действия регуляторов часто направлены не на взаимодействие с бизнесом и не на защиту потребителя (регулирование конечной цены лекарства), а на извлечение прибыли из каждого звена фармацевтической отрасли (производство, опт, розница). Именно поэтому бюрократы не создают условий для диалога производителей, дистрибьюторов и аптекарей, не позволяют им договариваться между собой. Впрочем, он верил, что с регуляторами все же можно и нужно договариваться. Позитивным примером для Рудинского были изменения в положении о ценообразовании, которых удалось добиться на переговорах. Ситуацию на фармацевтическом рынке радикально изменил дефолт 1998 г., вернее, решение политической власти отказаться от долговых обязательств. Этот рубеж существует в коллективной памяти участников фармацевтического рынка не столько как экономическое явление, сколько как исторический водораздел. После него рынок и условия жизни, правила взаимодействия стали другими. Итак, сопоставляя утверждения исследователей и свидетельства современников, можно заметить, что сейчас, 20 лет спустя, интересующие нас процессы в развитии российского фармацевтического рынка предстают в научной литературе более сглаженными и упорядоченными, чем представлялись его участникам. С одной стороны, эта понятность - результат генерализации разрозненных данных, необходимая аналитическая процедура для построения исторического нарратива. С другой стороны, имеет место упрощение исследуемого явления, оценка его в политических категориях (в книгах историков) или как отчет о хорошо сделанной работе (в текстах памяти российских фармбизнесменов). В итоге 1990-е годы в жизни российской фармы предстают контрастно: либо временем хаоса, либо временем возможностей, либо предысторией цивилизованного рынка. Судя по осуществленной нами реконструкции, это десятилетие не было ни тем, ни другим. Тогда произошла деконструкция советской системы лекарственного обеспечения и начались эксперименты по построению фармацевтического рынка. В них принимали участие правительство, городские и региональные власти, западные и российские фармкомпании, аптеки, отдельные предприниматели и их команды. В данном исследовании мы рассматривали их как экономические коллективы, но, конечно, в каждом из них были персональные игроки и лидеры с индивидуальным поведением. Правила игры писались ими, менялись силою кого-то из них или отменялись вовсе, и делалось это все по ходу игры. Здесь экономический рационализм сочетался с рациональной и информационной ограниченностью всех, включая государство. В результате последнее десятилетие XX в. в России оказалось временем больших транзакционных издержек, спонтанного и массового рождения и вымывания игроков фармацевтического рынка, заключения между ними краткосрочных соглашений и поиска механизмов взаимодействия в условиях контраста интересов. Современники оставили историкам противоречивые суждения. Оценка ситуации инсайдерами зависит от позиции наблюдателя на рынке, но она не детерминирована финансовым успехом или чиновным статусом. В одном мнении все игроки сходятся: сложнее всего в эти годы пришлось пациентам. Для многих из них медицинская помощь стала еще более скудной, слабо доступной и рискованной, чем в советские времена. Вероятно, их оценки лекарственного обеспечения 1990-х годов были бы более однозначными, чем у фармбизнесменов и чиновников здравоохранения, если бы пациенты не были тем самым «молчаливым большинством», о котором скорбят историки всех времен и народов. Если изучать российскую фарму по свидетельствам наблюдателей, то мы обретаем альтернативную историю фармацевтической отрасли. Это не рациональная и деперсонализированная линия развития производства лекарств (как у Ольги Звонаревой) и не история победителей, смены золотого века для них веком серебряным (как у Дмитрия Кряжева) [12]. В комментариях фармбизнесменов, регуляторов и врачей, их спорах и взаимных обвинениях или обличениях заметны белые нити и неровные края трудносшиваемого изделия - нарождающегося фармацевтического рынка. В высказываниях его участников все время присутствует страх, что это дитя не вполне нормальное, неразвитое, нежизнеспособное. У него были общие с западными братьями основания в виде первоначального капитала в торговле. В чем специфика российского фармрынка?- рассуждал Игорь Рудинский. Он возник в начале 1990-х годов с нуля, и естественно, что первые капиталы возникли не в производстве, а в торговле. К 2000-м годам российские оптовики кредитовали и розницу, и производство. В это время на Западе капиталы уже были у производителей, и они кредитовали торговлю, в том числе российских оптовиков [11]. Среди других отличий современники называли отсутствие правового регулирования взаимодействия фармы с врачами и пациентами, слабую защиту интеллектуальной собственности, низкий промышленный уровень. Специфика проявлялась и в интересе тогдашней политической власти к фарме как сиюминутному источнику пополнения бюджета через налоги без стратегических замыслов производства лекарств в России. Все эти суждения и зафиксированные в них явления вполне укладываются в неоинституциональные понятия «инфраструктурный дефицит», «транзакционные издержки», «ограниченная рациональность» и «оппортунистическое поведение»: тогда мало кто (в том числе регуляторы) видел ситуацию целиком, при этом было много желающих нарушать едва заключенные конвенции. Исследование не имело спонсорской поддержки. Авторы заявляют об отсутствии конфликта интересов.

About the authors

S. N. Zatravkin

N. A. Semashko National Research Institute of Public Health

E. A. Vishlenkova

Forschungsinstitut, Deutsches Museum von Meisterwerken der Naturwissenschaft und Technik

V. G. Ignatiev

References

Statistics